Полный финиш

* * *

Открывать наручники булавкой никогда не входило в число моих талантов. Но это вовсе не означало, что я не могла их открыть. Другое дело, что пальцы не слушались меня и, как тогда, в поезде, когда я пыталась открыть туалет, «плясали отчаянной чечеткой» — как то бесподобно сказано у Маяковского.

Впрочем, мне удалось вытянуть из волос одну особо хитро продуманную булавку, наиболее глубоко закопавшуюся (все прочие у меня отобрали по распоряжению предусмотрительного г-на Дубнова), и открыть наручники.

Я получила возможность передвигаться по комнате, но на этом мои достижения заканчивались: выбраться из этих четырех стен и уж тем более из дома возможным не представлялось. Два просторных окна были зарешечены и к тому же поставлены на сигнализацию, оплетающую весь дом. Дверь была заперта на такой замок, что открыть его без спецсредств было нереально. Ну что ж… хоть на диване теперь можно полежать.

Ожидать, что мои тюремщики захотят навестить меня в половине третьего ночи — это совсем уж маловероятно. В доме пятеро охранников, двое внизу, у парадного входа, режутся в шахматы (?!) и трахают какую-то девку, а остальные трое спят. Дубнов же сейчас в милиции — само собой, дает свидетельские показания, равно как и те трое, которые были с ним тогда…

А вот где сейчас Ковалев и Немякшин, можно только гадать. Только гадать.

Я присела на кушетку и, обхватив голову руками, погрузилась в мучительные, изъязвленные сомнениями мысли… Но тут снизу до меня долетел глухой грохот, чей-то короткий вопль, срывающийся в хрип…

…А потом сухо прострекотала автоматная очередь, украшенная, как длинная зажженная гирлянда, несколькими светящимися звездами покрупнее, тремя выстрелами из пистолета крупного калибра.

* * *

Кальмар перехватил из руки Наташи Калиниченко шприц-автомат, спрятал его в футляр и, глядя прямо в глаза буквально парализованному Зверьку холодным, неподвижным, немигающим взглядом, властно спросил:

— Где Ковалев и Немякшин?

— Они в… в этой… — По всей видимости, Зверек пытался бороться с действием властного магнетического взгляда Кальмара и всем тем ужасом и готовностью повиноваться, которые нагонял на него весь облик этого человека. Но бороться ему приходилось не только с этим: лошадиная доля препарата, введенного ему Наташей за доли секунды с помощью шприца-автомата, подмяла под себя самоконтроль и волю Данилы.

— Где?

— В трюме старой баржи возле городского пляжа. Пока там… дальше будет решать Дубнов.

— Идем со мной.

Зверьков, дрожа всем телом и не отдавая себе отчета в том, что, собственно, делает, встал — огромный на фоне невысокого и стройного Константина Калиниченко — и последовал за ним. В спину к Зверьку пристроилась Наташа.

— Где Дубнов? — спросил Калиниченко, когда Зверек покорно сел в темно-зеленую «Вольво».

— В… в мусарне.

— Дает показания?

— А? А… ну да. Показания. Вернется, наверно, только к утру, — не дожидаясь вопроса, уточнил Зверек.

— Охотникова?

Данила кротко моргнул белесыми ресницами и, тупо улыбнувшись, спросил:

— Что… Охотникова?

— Та женщина, которая была в комнате вместе с трупом Рощина, — отчеканил Кальмар. — Она где?

— Костя, — холодно сказала Наташа, — ты же говорил, что не жалко.

— Молчи, — оборвал ее Кальмар. — Где она?

— А… Женька? — с видимым удовольствием произнес Данила. По всей видимости, последние пороги сопротивления были преодолены, и теперь он охотно выкладывал все, что знал — нужное и ненужное. — Женька, она забавная. Помню, еще в Питере она мне пробила в контрабас, так я чуть ласты не склеил. А вот Сергеич, шеф мой покойный типа… вот он склеил. Да… бля, — для большего эффекта присовокупил он и ухмыльнулся застывшей, неестественной, но в высшей степени довольной улыбочкой.

— Я, кажется, спросил о том, где она, — процедил Кальмар.

— Она? Она в доме Рощина. Да… пацаны говорили, что надо бы ее на хор поставить, типа отхарить паровозиком, да уж больно заковыристая она будка… может и ужабить. Как меня в Питере, — доложил Зверек.

Кальмар поморщился и произнес:

— Сколько человек в доме?

— То ли пять, то ли шесть. Колян с Васо… мы его Васьком зовем, хотели поиграть в шахматы да какую-нибудь шалаву натянуть. Вот ты бы им понравилась, — повернулся он к Наташе, вероятно, пользуясь тем, что организм позволял ему говорить все, что ни думается. — У тебя сиськи клевые. А Васек любит, чтобы жопа…

— Заткнись! — рявкнул на него Калиниченко. — Говори то, о чем спрашивают.

— Так ты и спрашивал о тех, кто остался в доме, — не в силах удержаться, машинально молол языком Зверек. — Я еще не слил про Сафьяна и Гоги Кривого. Они…

— Если скажешь еще одно слово, у тебя отсохнет язык, — веско выговорил Кальмар. — Так что, будешь еще балаболить не по делу?

— М-м-м… ы-ы-ы…

— Герасим, — презрительно сказала Наташа, а сидевший рядом с ней на заднем сиденье и все это время молчавший Борис добавил:

— Только поступить бы с ним надо, как с Муму…

* * *

Темно-зеленая «Вольво» бесшумно подкатила к воротам рощинского особняка. Из нее вылез сначала Кальмар, а затем Зверек. Последний был каменно-спокоен и смотрел прямо перед собой.

Как зомби.

Борис и Наташа, вооруженные соответственно пистолетом-пулеметом «узи» и серебристой крупнокалиберной «береттой» с глушителем, встали за колонну в основании въездных ворот. Костя Калиниченко, невидимый за глыбистой спиной Зверька, еле заметно ткнул тому в спину.

Зверек нажал на кнопку электрического звонка, встроенного в колонну, но, не удовлетворившись этим, постучал по воротам так, что тяжелая чугунная створка сдавленно крякнула. Из темноты — вероятно, из караульного помещения возле автостоянки, перед самым фасадом дома — вышел парень с автоматом и сонно бросил:

— Кто еще?

— Это я… Зверек.

— А… щас открою. Хотя был бы Дубнов, хрен бы тебя кто пустил, козла.

— А вот за козла ответишь, — деревянно выговорил Данила.

— Да это я так… козел же тоже зверек, только рогатый, так? — хохотнул охранник-юморист, открывая ворота. — Ну что, проезжай… зверек рогатый.

— Я же предупреждал, что за козла ответишь, — все тем же деревянным голосом отозвался Зверьков и, с молниеносной быстротой выхватив из-за спины пистолет с глушителем, разрядил в охранника всю обойму.

Тот упал без звука, а Зверьков опустил пистолет и, перешагнув через труп, направился к дому. Кальмар взглянул на распростершееся на земле тело и негромко сказал вышедшему из-за колонны Борису:

— Все патроны расстрелял, болван. Смотри на этого… шутничка. Чистое решето.

— Да, соображение притупляется, — кивнул Борис. — Зато какая целеустремленность… а, Костя? Законченный терминатор, только русскоязычный.