Полный финиш

А потом — потом точно такая же картина, как сейчас. Распростертое на полу, в луже крови искромсанное тело, изуродованное, распухшее лицо. Да… только сейчас два человека вместо одного.

Тогда я не особенно ужаснулась увиденному: в конце концов, в моей жизни приходилось видеть и не такое, да и сентиментальность мне вообще чужда. Если за дело, то можно применять любые методы.

Но сейчас все повернулось по-другому и предстало в совершенно ином свете.

Я повернулась к Дубнову и спросила — то, что, казалось бы, должно интересовать меня меньше всего:

— А кто был тот человек… тогда, в Питере?

Замечательно, что Дубнов понял меня сразу, буквально с полуслова. Ну конечно, Сергей Иваныч в плане сообразительности всегда был не чета подавляющей части своих подчиненных. Лицо Дубнова искривилось мгновенной кривой усмешкой, а потом губы выдавили:

— А… вспомнила. Ассоциативное мышление хорошо работает, да? Ну тогда сама подумай. Кто это мог быть?

Думала я недолго. Совсем чуть-чуть. Вернее, фамилия давно вызрела у меня в мозгу и теперь сорвалась с языка, как переспелое яблоко с ветки:

— Калиниченко… Дима Калиниченко.

— А теперь внимание — правильный ответ, — тоном Владимира Ворошилова в «Что? Где? Когда?» сказал Дубнов. — Совершенно верно, Евгения Максимовна: Дима Калиниченко. Знатоки выигрывают раунд. Только деньги, выигранные вами, пойдут в ваш похоронный фонд.

Я хотела что-то сказать, но Дубнов не дал даже звука издать.

— И мне абсолютно все равно, убивала ли ты Рощина или нет, — продолжал он. — Все равно. Откровенно говоря, я должен быть благодарен тому, кто это сделал. Конечно, я поиграю в огорчение и в злобу, но это так… для проформы. Правда, мне придется объяснить многочисленным друзьям и деловым партнерам Рощина, кто же это, собственно, его так удачно уконтрапупил. Вот я и предъявлю им вас, Евгения Максимовна, и парочку этих орлов. Да и третьего, я думаю, уже откопали. Хотя нет… они-то, наверное, мне нужны не будут.

— И тебе нет дела до того, кто действительно убил Денисова и Рощина?

— До Кальмара-то? — Дубнов неопределенно пожал плечами. — Почему нет? Есть. Только… только всему свое время. Доберемся и до Крапивина, и до Кальмара. Погуляем на ваших поминках, а потом и за дела возьмемся.

— А тебе не приходило в голову, что гулять могут на поминках не совсем того человека?

Сергей Иваныч недобро прищурился на меня:

— Это кого же ты имеешь в виду?

— На твоих. В том замечательном послании была и твоя фамилия. И еще — ты не заметил, что умирают как раз те люди, которые были причастны к тому инциденту в квартире Калиниченко. Димы Калиниченко. Кажется, пострадал не он один… там на полу еще кровь была. И еще — обрывок женского халата.

— Да, придурок Денисов зачем-то прислал в торец его мамаше. Не рассчитал, — спокойно сказал Дубнов. — Тетка кони двинула.

Я невольно содрогнулась от того циничного тона, которым были сказаны эти слова. Но продолжила все тем же холодным «статистическим» тоном:

— А теперь смотри. К убийству матери Калиниченко и его самого… я не знаю, умер ли он после этого или же его убили… я полагаю, что убили… так вот, ко всему этому причастны четверо: ты, Белый, то есть Денисов, и Рощин как руководитель всего проекта. Взрывчатка в скутер тому охраннику была психологическим маневром… да и отделался он, скажем так, порванными и обмоченными трусами, ведь верно? Верно. И теперь смотри — убивают Денисова, убивают Рощина, а теперь — теперь твоя очередь.

Дубнов улыбнулся и произнес:

— Ты все замечательно мне объяснила. Тебе пошло бы работать учительницей в младших классах — замечательно все разжевываешь и преподносишь. Только одного твоя замечательная версия не объясняет.

— Чего же?

— А того, почему ко всей этой истории приплюсовали и тебя. И точно так же, как меня, как Рощина и Денисова, приговорили к смерти.

— А ты… как объясняешь это ты?

— Да есть у меня одна версия. Только я тебе не скажу. Сама рано или поздно поймешь. А когда поймешь — тогда и будем считать, что с тобой мы в расчете и не к чему перечень…

— …взаимных болей, бед и обид, — досказала я классическую цитату. — Ладно. Сколько же ты мне оставляешь времени… на то, чтобы во всем этом разобраться? Минуту? Час? Или как?

Дубнов молчал, рассматривая лежащих на полу Ковалева и Немякшина.

— А менты знают? — спросила я.

Зверек тупо захохотал. Дубнов повернул ко мне невозмутимое лицо и произнес:

— Только что позвонили. Приедут… попозже. Но ты можешь не бояться: тебя мы сдавать не собираемся.

— Почему?

— Потому что мусора могут тебя выпустить. Хотя номинальных улик — выше крыши. Мы же — нет.

— То есть… я еду с вами в Питер, где меня рассмотрят на предмет тотальной виновности и ритуально уничтожат? — не в силах удержаться от сарказма, спросила я. — Тебе нужно привезти живое доказательство того, что ты пас Рощина до последнего, а потом героически вырисовал и заластал убийцу и привез на суд братвы? Странные у тебя понятия… какой-то корсиканец позапрошлого века, а не русский бандит начала нового тысячелетия…

Дубнов пожал плечами, а потом сказал:

— Говорят, ты не любишь летать на самолетах?

— Да, а что?

— Просто завтра в одиннадцать ты летишь с нами в Петербург.

* * *

Седой мужчина в инвалидной коляске строго смотрел на стоявшего перед ним человека и говорил:

— Костя… я же говорил тебе, что их нельзя пускать туда. А теперь Борис себе башку сломает, чтобы их освободить. Хоть этого, третьего… привезли?

— Привезли, Дима, привезли. Только что. — И человек, столь часто упоминавшийся выше под именем Кальмара, озабоченно потер подбородок и перевел взгляд на входящего в комнату Бориса.

Последний выглядел еще более сумрачно, чем Кальмар. На его массивном лице, нахмуренном, суровом, плавало раздражение, смешанное с тревогой. Небольшие глаза под густыми бровями были прищурены и даже не смотрели, а косились — сердито, недобро.

— Спит, сукин сын, — сказал он. — Еле успел. Наташка заметила этих… дубновских дуболомов. Ехали они, судя по всему, за Крыловым. И где он вчера так нажрался?

По лицу Крапивина было видно, что этот вопрос — где вчера так нажрался Тоша Крылов, что спит до сих пор? — интересовал его меньше всего, поэтому никто не стал отвечать. Только после довольно продолжительной паузы Кальмар проговорил:

— Рощин перекинулся — это, конечно, хорошо. Собаке — собачья смерть. Охотникову тоже не жалко. Думаю, что ее в расход — это вероятнее всего… Но вот ребят надо вытаскивать. По глупости попали, по глупости и пропадут. А то убьют их.

Человек в инвалидном кресле поднял голову и посмотрел на него неожиданно ясными глазами — на покрытом шрамами лице с перебитым носом, вдавленной переносицей и иссеченными бровями. Произнес:

— Охотникову, говоришь, не жалко? А вот мне почему-то жалко. Тем более что она уже достаточно заплатила за тот, единственный, взгляд на меня. И она… она вступилась за меня.