Полоса отчуждения

И Максим увидел, что двор действительно испещрен шинами машин.

– Потому у нас, у дворников, сейчас сердце кровью обливается, а душа слезами разъедается.

Он занырнул в окошко машины Максима и подмигнул:

– Пусть все знают, за кого они свою красавицу отдают.

И только тут Максим заметил, что, помимо сватов, у дома выстроилось еще десятка три зевак, а может, каких родичей.

– Ну, давай, гоняй! – произнес мужик. – А то Васька сейчас на «мерсе» подкатит. На казенном, конечно. И укорит, стервец. Скажет: «Отец, опять тебя на самодеятельность тянет». Ему кажется, что я притворяюсь, что темный.

5

В Дворце спорта концерт. По окончании везет двоих. Ей – лет пятьдесят, но молодится. Он, наверно, чуть постарше, но содержит себя в подчеркнутом затрапезе. Но, по всему видно, она держится за него, как черт за грешную душу.

– Нет, Лещенко уже не тот, – говорит она.

– Чего бы ты понимала в колбасных обрезках, – произносит он давней расхожей поговоркой, и сразу бросается в глаза, что ему, видимо, больше лет, чем показалось спервоначалу. И еще – сразу же Максимом уяснилось – любимая форма разговора его – противоречие.

– Воздуху ему не хватает, – тем временем продолжает она, даже не обидевшись на довольно грубую фразу, которую обронил он. – Раньше он «до» тянул полминуты, не меньше.

– Таксер! – кричит он Максиму в самое ухо. – Смотри в столб не врежься! Она знает, что такое «до», – и ей: – вот это ты дала уголька мелкого да курного! Ты, случаем, музыку не сочиняешь? Между рыпом кровати и скрыпом топчана?

Обиделась.

– Больше я никуда с тобой не поеду! – воскликнула. И Максиму: – Остановите здесь! Я не хочу с этим хамом ехать!

– Я – хам?

Смотрит Максим, он норовит найти пространство, чтобы размахнуться.

Ловит его за руку.

– Дядя, такси не ринг!

– А что вы ввязываетесь не в свое дело?

Это в ней закопошилась запоздалая женская мудрость. Так и до горячего недолго довести.

– Так что, остановить? – спрашивает Максим.

– Я те остановлю! – чуть ли не в один голос восклицают оба.

И он ищет ручку, чтобы записать фамилию Максима:

– Остряк – шилом в задницу! Я те остановлю, что ты и родную жену «ваше величество» будешь называть! – Он подумал и поправился: – Нет, лучше «ваше поличество»! От слова «политика», понял?

А женщина восторгнулась, правда совсем мультяшно:

– Какой ты у меня умный!

6

Прежде с ним рядом села женщина, видимо, жена того, что заталкивает себя в глубину салона. Он вяло разнюнен.

– Шеф! Можно признаться? – спрашивает.

– Валяй! – говорит Максим.

– Если бы ты знал, кого везешь, немедленно высадил бы.

Пауза.

– Я, – продолжает он, – убийца!

Максим полуобернулся.

– Сиди уж! – говорит жена.

– Нет, серьезно, – пытается он вырваться из ее рук. – На моей совести сорок девять загубленных душ.

– А почему же вы тогда на свободе? – спрашивает Максим, воспринимая это как пьяный треп.

Но ответить ему не дает жена.

– Как выпьет, они все ему и начинают мерещиться. Знаете, даже по ночам вскакивает.

«Ну, – подумал Максим, – раз жена подтверждает, что ее муж убийца, значит, или оба сумасшедшие, или на самом деле раскаявшиеся рецидивисты».

– И лучше бы меня каждый раз сажали! – вдруг воскликнул он. – Или даже расстреляли.

Тут уже у Максима сомнений никаких. Видимо, так и есть, не весь он дома, а таких у нас не судят. Но в разговор вновь вклинивается жена и неожиданно проясняет все с поразительной легкостью:

– Я еще удивляюсь, как он морально за эти тридцать лет не сломался. Вот это, я с ним ехала, а она чертовка – молодая девка – под Кочалиным на рельсы легла. И ведь не только ему приходится вытаскивать труп из-под колес. А иногда прямо по кускам ломом выковыривать.

– Значит, он – машинист? – спросил Максим.

– Да, – ответил он. – Но все равно убийца.

И снова залился слезами.

А Максим сегодня чуть не сбил пьяного.

Прям под бампер шагнул.

Хорошо, было куда отвернуть.

А то тоже из квасов не выходил бы.

7

Он приехал разбитым.

Потому как побывал в Камышине и вернулся обратно.

А когда подъехал к гаражу, то обнаружил, что въезд в него перегорожен какой-то безмоторной машиной.

Но она оказалась закрытой и стояла на ручном тормозе.

И Максим позвонил жене, что заночует на другой квартире, потому как там прямо напротив дома платная стоянка.

Он поднялся на свой этаж.

И только вознамерился открыть двери, как был окликнут.

Конечно же Светланой.

– А я как раз от соседей спускалась.

И в руках у нее было то самое решето, в каком она приносила им с Иваном виноград.

Сразу перейдя на ты, она спросила:

– Небось, голодный?

– Да малость есть, – сознался Максим.

– А у меня как раз блинчики. – И уточнила: – С мясом.

И скрылась у себя в квартире.

Она вернулась нескоро.

И он даже придремал у телевизора.

От нее чуть припахивало вином.

Блинчики были все в той же махотке и показались ему обворожительно вкусными.

Вера так их делать не умела.

– Блинчики – это моя страсть, – тем временем щебетала Света. – И это у нас, можно сказать, фамильное. И бабушка их готовила отменно, и мама.

Она смотрела на него поедающими глазами.

– А где же твой муж? – спросил он.

– Да где ему быть, в загуле, – ответила она. – Встретил каких-то друзей и пошел вразнос.

Она с минуту или две помелькала ресницами, но слезу не добыла.

И в это время раздались звонки.

Сперва на мобильный. Потом в дверь.

Он пошел открывать, говоря с женой.

На пороге стоял парень.

– Вот ты где? – сказал, – и Максим понял, что это сын Светы.

Когда они ушли, он еще говорил.

Рассказал Вере, как довез до Камышина старушку – узницу Освенцима.