Полоса отчуждения

Она осекла себя, чтобы сщелбануть с коленки кузнечика.

– Со мной в палате лежала одна молодуха – тоже русская. Она читала мне некий вызов, что ли, одной из женщин Анкора: «Разве я привидение, чтобы ни с кем не спать?». Но у меня уже интерес к чудесам иссяк. И неоткуда было черпать мужество. А надежда оставляла. Помог случай.

– Какой же? – быстро спросил Максим.

– Мое состояние в ту пору не вдохновляло на личное знакомство. И тем не менее при заполнении какой-то анкеты на вопрос: «Цель пребывания в Эмиратах», я ответила честно: «Поиск приключений и испытание на смирение». Сказала по-арабски. И вдруг мой допроситель по-русски поинтересовался: «Ну что, и того и другого получила через край?»

Она передохнула.

– Я чуть не грохнулась в обморок. А врач сказал: «Чего-нибудь придумали?»

– Ну и? – подторопил Максим.

– Меня признали невменяемой.

Она не рассказала, какой была ее дорога домой.

Однако Максим полюбопытничал о другом:

– Где ты познакомилась с Верой?

– На базаре, – ответила она, – когда выбирали щенков.

11

После того как Максим стал обладателем тайны Подруги Жены, у него появилось желание сотворить что-либо несусветное, чтобы о нем стыдно было кому-либо рассказать.

Но ничего такого на ум не приходило, и он решил ждать того нечто, чего не избежать.

Нынче он, например, за одним пассажиром заметил довольно значительную фразу.

И вышла она из простого, даже банального разговора, в конце которого незнакомец сказал:

– Жизнь – это Библия, каждый раз в новом прочтении. Поэтому изломы нынешнего дня – это издержки пластики выживания.

Наверно, этому человеку приятно слушать себя со стороны.

Тем более что до этого полупьяный седок напевал что-то несусветное:

Я не просто стоек,Я – историк.Так оплачьте меня раньше,Чем я умру.

Эти безрадостные строки казались Максиму к тому же бездомными.

Вернее, безродными.

Какими-то неприютными.

В них сама судьба не звала к славе.

А из приемника тем временем лилось:

В каждой витрине –Ласка мая,В каждом маеБелый цвет.Отчего же я страдаюВ своиВосемьдесят лет?

Песня явно шуточная.

Но пассажир воспринял ее серьезно.

– До такого неприличного возраста грешно доживать.

Хотя один дед сказал Максиму:

– Восемьдесят – при нашей-то жизни – это финишная лента. А после финиша как раз и повод расслабиться. Потому как бы пошел обратный отсчет. Или, точнее, обновление жизни.

И он рассказал, как в сорок «пообратал» полпоселка.

Так чужие жены за него чуть ли не в драку кидались.

– И была у меня такая завида. Соберу двенадцать оболтусов.

– Апостолов? – переспросил Максим.

– Нет, мужей, чьих жен я пользовал. И каждому по бутылке ставлю. А они же не знают, по какому поводу.

«Вот она, тайна!» – про себя воскликнул Максим.

Только вряд ли он на это способен.

Нет у него, как говорил еще один седок, «ни хватки, ни ухватки. Одни нехватки».

Но он с необычайной настойчивостью будет искать то, что можно засекретить чуть ли не от всего человечества.

«Может, убийство?» – как-то спросилось само собой, и от такой мысли он чуть не выронил изо рта язык.

12

Кажется, незаметно для самого себя Максим испещревал записями блокнот за блокнотом.

Теперь он знал, что такое успех и как давить на ситуацию. А один пассажир говорил другому: «Надо клубиться, чтобы не допускать социального пробела».

Это было для него более чем непонятно. Но не в его правилах стало что-то уточнять.

Хотелось до всего дойти своим умом. Вот и нынче.

Мотор работал ровно, зато седок, не заполучив услужливую аудиторию, то есть, его друзья расхотели с ним ехать, пытался выдать напоказ если не всю свою жизнь, то хронику текущего времени.

По всему было видно, что он обречен на скандал.

И в это время впереди замаячила фигура какой-то старухи.

– Возьми ее! – приказал пассажир.

Максим остановил машину подле пожиловицы.

– Бабушка! – вскричал седок. – Говорят, старики терпением добывают нынешние тайны. Даже без профессиональной необходимости.

– Что-то ты такое мудреное несешь, – сказала бабка. – С этим вряд ли подстроишься под духовное ожидание.

Полупьянец как-то обреченно замолчал.

Словно ему показали картину его собственных похорон.

– Экологические проблемы, – начал он, – требуют…

Его остановил бабкин взгляд.

Иронично-насмешливый и вместе с тем неприязненный.

– Продолжение судьбы не требует оправданий.

Убивает пугающая бедность души. Когда и глубочайшая религиозность не поможет.

Выпивоха смотрел на старуху с немым любопытством.

– Вы даже героев не могли создать с реальным пафосом.

– Каких именно?

– Того же Николая Островского. Толдонили, что он за бедняков. А его отец был богатым из богатых. Да и бабы какие его окружали! Чего стоят Люся и Марта Пурень.

– Ну и чем они тебе не глянулись?

– Чего-то на наших марфуток не смахивают. И нужон он им был, чтоб после его причастия со Вселенной покрасоваться потом рядом, демонстрируя свою прозорливость.

Если честно, старуха все больше и больше нравилась Максиму.

А Арий, как – из разговора стало понятно – звали седока, явно был подрасстроен. Но не дерзко отступил, а как бы смиренно сдал позиции, смяв ту высоту духа, на которую уповал.

И банальное злословие к нему не возвращалось.

А она уже тачала ему античные истории, полные довольно искусных искренних переживаний.

К тому же подспудное недоверие не то что грубо трактовала, даже клеветала на инакочувствующих, но давала понять, что устройство мира далеко не безупречно и человек не способен его изменить.

Когда старушка объявила, что доехала, выпивоха был совсем трезв. И, перед тем как уронить себя в молчание, признался:

– Вот почему я закоренелый женоненавистник.

13