Полотно

Ха! Наглая ложь! Но как же я хочу в неё верить… Я молча встал и подошёл к зеркалу в коридоре. Кудрявая копна тёмно-русых волос торчала из верхушки длинного лица с плоскими скулами, маленьким веснушчатым носом, тонкими губами и подбородка с уродливой ямочкой, из-за которого он напоминал мужскую мошонку. Слева и справа торчали ухи-лопухи. Вся эта «тыква» сидела на длиннющей и тонкой шее усыпанной россыпью прыщей и того, что от них осталось после выдавливания. Тощее туловище типичного узника концлагеря украшали шесть кубиков пресса и дюжина сиротливых волосков. Из покатых плеч торчали дистрофичные руки и ладони с кривыми пальцами, а из тазовой кости вниз уходили колесообразные ноги. А ещё у меня плоскостопие… Ни один здравомыслящий человек будь он девушка или мужчина, никогда в жизни не сознается в симпатии ко мне. Весь мой облик был насмешищем над понятием прекрасного. Природа как бы создала меня в назидание другим – дабы они не роптали на свою внешность.

Сзади бесшумно подкралась Марина, она обняла меня, уронив свою голову мне на плечо. Она внимательно всматривалась в отражение моих грустных серых глаз в зеркале.

– Твоя красота не здесь, – Марина мотнула головой в сторону зеркала и запустила свои стройные пальцы в мою шевелюру. – она здесь.

Безнадёжно ухмыльнувшись, я дал понять, что это именно то утешение, которого я заслуживаю. Не знаю, успела ли моя мысль дойти до её сознания, но следом другая рука Марины скользнула по моей груди вниз к животу. Затем она плавно скользнула по паху и оказалась там, куда Макар телят гонять никогда не будет.

– И конечно же здесь, – она мягко улыбнулась, и я почувствовал, как её чуть влажное от духоты, стоявшей в квартире, тело мягко прилипает к моей спине.

Марина, закатив глаза, с томным дыханием уткнулась носом в мою шею, а затем влажными губами принялась меня целовать. Разум помутнел, и я понял, что теперь моим телом управляет не серое вещество в голове, а нечто другое – оно как бы на автопилоте направлялось туда, где рождается первосортное удовлетворение. Оно слепо следовало лишь указаниям одного компаса, который наполнившись новыми силами и энергией торчал пониже пупка и указывал строго в направлении Марины. Рухнув на кровать, она, обняв меня за плечи увлекла за собой. Обхватив меня крепкими жилистыми ногами, она так плотно прижала меня к себе, что я ощутил, как сильно пульсирует желание внутри неё. Тая в её объятьях, возвратно–поступательными движениями я медленно, но весьма амплитудно выводил её на околоземную орбиту. Как только первая космическая была достигнута, я перестал извиваться ужом над её жилистым телом, вывел свой торс на глиссаду и значительно ускорился. Главное было не терять хватку: изо всех сил приводя в движение своё бренное тело, я пытался как можно сильнее расшевелить мягкую и инертную от предэкстазного состояния Марину. Я был готов размякнуть и развалиться на части остановившись на достигнутом, но внезапно меня подтянули к себе мощные икры Марины, затем, не покидая её, я очутился спиной на простыне, а она, вцепившись ладонями в свою голову, продолжала и продолжала.

Кажется, я потерял сознание, а когда дух вернулся на свои места, Марина лежала на мне томно и громко хвастаясь своей отдышкой. Убедившись, что больше ничего не случится со мной я провалился в сон.

Проснулся я часа через два, в комнате было безумно жарко, а вдобавок этим летом в столицу припёрлась африканская жара. Простыня и одеяло насквозь промокли от выливавшегося вёдрами с меня пота. Марины не было в комнате, но я слышал, как кто–то шуршит столовыми приборами на кухне. Подтянув к себе валявшиеся на полу джинсы, я нашарил в кармане свой мобильник. Перед тем как предаться сладострастным утехам один на один с Мариной, я поставил свой телефон на авиарежим, дабы никто нас не побеспокоил, а теперь, когда маленький гаджет подсоединился к сотовой сети – на него обрушился вал сообщений: около пятидесяти пропущенных от мамы и друзей вкупе с обещаниями, что если со мной всё хорошо, то убьют меня, как только я объявлюсь. Перед тем, как покинуть родные пенаты я сказал, чтобы до утра меня не ждали, ибо иду с девушкой на всю ночь кататься на роликах. Один нюанс я упустил – на дворе был уже вечер того дня, когда я должен был вернуться. Набрав номер матери, я прислонил телефон к уху.

– Алло.

– Ты с ума сошёл?

– Мам, прости, я…

– Где ты?

– Я дома у девушки.

– А сразу не мог так сказать? Я себе места не нахожу, уже всем твоим друзьям телефоны оборвала! Даже и не знаю, что думать! Под какой ты лавкой ночевал?

– Я ночевал у девушки.

– Не рано тебе у девушек ночевать–то? – задорный голос матери успокоил меня. – чем занимаетесь?

– В шахматы играем, – с сарказмом выпалил я.

– Играйте, – ответила мама и по её тону я понял, что она уже спокойна. – когда вернёшься?

– Утром, наверное.

– Ладно, доброй ночи, шахматист.

– Сладких снов, мамуля.

Благо из моих друзей никто даже понятия не имел, где я и чем занимаюсь. Хотя один мог догадаться… Но это совершенно неважно, главное мама спокойна. Надев джинсы на голое тело, я поковылял на кухню. На столе стояла разогретая тарелка с куриной грудкой, над которой ещё в обед трудилась Марина.

– Приятного аппетита, – не отрываясь от трапезы пожелала Марина. – всё хорошо?

– Более чем, – таинственная улыбка, внезапно появившаяся на моём лице, заверила мои слова.

Вообще, я не очень люблю вести беседы во время еды. Уж так вышло, что не Гай Юлий Цезарь и одновременно с несколькими делами управляться виртуозно у меня не выходит. Поэтому я либо аккуратно и культурно ем, либо могу поделиться куском пережёванной курицы, вылетевшим из моего рта со своим собеседником. Но не была бы женщина женщиной, если бы её не тянуло на беседы.

– Мама, наверное, сильно переживает?

– Уже нет, – во избежание тяжких последствий я отложил приборы. – она быстро успокоилась, когда я ей набрал.

– А до этого?

– Ну понакручивала себя немного, наверное.

– Как это? Она же места себе не находила!

– Да почему же? Просто чуть–чуть поволновалась.

– Чуть–чуть поволновалась? – переспросила с ошалелым видом Марина. – ты что забыл, что для женщины самое ценное это её дитя.

– Да я уже взрослый! – эта нотация начинала действовать мне на нервы.

– Да будь тебе хоть сорок лет, хоть пятьдесят. Ты всё равно будешь самым дорогим, что есть в жизни твоей матери.

– Пусть привыкает, что я не всегда буду на цепи гулять вокруг её юбки.

– Фу! Это отвратительно! Будь я твоей матерью…

– Но ты не моя мать! У тебя вообще нет детей! – я подскочил на месте от гнева и даже чуть наклонился к Марине.

Осознание, что я спорол самую ужасную фразу, которую только можно произнести в адресы женщины пришло через секунду. Спазм прошёл и по закупоренной гортани тяжёлый и горячий воздух вошёл в мои лёгкие. Пульс перестал расти, височная вена спряталась обратно под слоем кожи, а красные глаза налились влажным блеском страха. Лицо Марины стало мрачным, будто я смотрел не на неё, а на памятник матери, скорбящей по погибшим на фронте сыновьям и мужу. Мутные слёзы медленно покатились из её глаз. Эта сильная несгибаемая женщина встала и медленно побрела прочь из кухни, завалилась на кровать и зарыдала горючими слезами.

Одно лаконичное слово, которым среднестатистическое население России, если не в слух, то уж про себя точно, выражает и нежданную радость, и досадную трагедию, и маленькие неудачи, и фатальные ошибки, а иногда просто используется для связки слов в предложении, сейчас повисло в моём сознании. Язык мой – враг мой. Что теперь делать? Извиняться? Даже слушать не станет… Утешать? Тут и треснуть по морде может. Я медленно побрёл с понурой головой в комнату. Она лежала на кровати и уже не плакала, её бирюзовые очи остекленели. Выйдя на середину комнаты я уставился в окно пытаясь найти там то, что нашла она. Солнце закатилось за горизонт, а может только нырнуло под крыши московских многоэтажек. Мрак наполнял стены, а поверх него на потолок карабкалось оранжевое зарево заката. Меня всегда пугал этот демонический оттенок. Я безмерно обожал раннее утро: бодрящий холодный воздух пробуждал сонный разум, малиновое отражение расплывалось по зеркальному небу мягко выталкивая ночную лазурь. Победоносное шествие солнечного света вдохновляло на безумие. Казалось, хочется вырваться из тела, подняться над ними и разметать его в пыль и прах. А затем отправиться туда, за горизонт и вместе с солнцем летать над планетой… Но рыжее пламя заката каждый день догоняло меня, будто низвергнутый в адское горнило я проваливался во мрак, над которым сияла огненная пляска. Хандра душила меня за кадык, а под ложечкой свербела сирена. Не поднимая головы, я зарыдал горючими слезами. Спустя минуту я начал собираться. Тут же на глаза попалось моё нижнее бельё, дерзко заброшенное на самый край гардины, затем атласная рубашка бледно–василькового цвета и пара носочков. Одевшись, я повернулся к Марине. Она встала и медленно подошла ко мне, её глаза бегали по моему лицу будто измеряя его сначала по ширине, затем в высоту и наконец вычисляя его диагональ. Богиня зажмурилась и крепко схватив меня за голову обняла. Чуть оттолкнув её, я опустился на колени и уткнулся лбом в её животик не переставая ронять осадки на Маринин ковёр.

– Только не уходи, – заклинала она.

– Я ужасный человек! Я – скотина! Я недостоин ни любви, ни прощенья!

– Глупенький, – Марина опустилась на колени, обхватила ладонями мою челюсть и принялась гроздями одаривать меня поцелуями.

Я обвил руками её бёдра и вытянул их вперёд, а она, упираясь ладонями в мягкий ковёр опустилась на лопатки.

А вообще в этом что–то есть… Может полезна такая резкая процедура перепада настроения с паршивого на восхитительное. Тут, наверное, все в сборе: адреналины, эндорфины, тестостерон и другие химикаты. Есть же на смартфонах функция, которая им оперативную память подчищает и всё дурное, и ненужное мигом растворяется в небытие среди всяких там электронов и ионов. Также и с половой активностью: полежали голенькие на полу, поактивизировались и результат на лицо.