Полвека любви

Только чудо могло спасти ребенка. И это чудо явилось в образе медсестры-латышки в центральной рижской тюрьме, куда в июне 1942-го перевели Мажарову.

«Он же у вас сейчас умрет!» — воскликнула она, взглянув на неподвижное тело малыша.

Медсестра накормила Вову овсяной кашей. Какое-то время она украдкой приносила овсянку и таблетки витаминов. И Вова ожил.

А 5 сентября тюремщики отобрали у женщин их детей. Таков был приказ, и никакие мольбы матерей не помогли. С лязгом захлопнулась дверь, звякнули ключи — и все было кончено.

Не хотелось жить. И уж тем более в Саласпилсе — жутком лагере смерти, куда в январе 1943-го бросили всех их, жен советских офицеров. Как выжила Зинаида — и сама не знает. Одна только слабая надежда, что где-то существуют ее дети, как-то поддерживала.

Побои и издевательства. Дым костров — это в лесу близ лагеря фашисты сжигали очередную партию расстрелянных узников во рву, вырытом самими же узниками. Постоянное ожидание — не за мной ли придет сегодня «Берта», огромная закрытая машина, увозившая заключенных туда, к кострам…

Между тем шло советское наступление. Уже был слышен отдаленный гул канонады. Однажды заключенных женщин вывели из лагеря и погнали куда-то по шоссе. И тут впервые за страшные эти годы Зинаиде Мажаровой улыбнулась удача: ей удалось бежать. Вдвоем с подругой скрылись в лесопосадке. Какое-то время, неделю или больше, просидели в заброшенном сарае. Гул моторов заставил их осторожно выглянуть. Глазам своим не поверили: по шоссе шли и ехали советские солдаты…

Летом 1945-го Зинаида возвратилась в Либаву. Какова же была ее радость, когда дома, на Кришьяна Барона, она увидела своего старшего сына! Славик обретался в детском доме под Тукумсом, потом батрачил у хозяев, пас свиней, а когда кончилась война, подался в Либаву — его приютила соседка по дому.

Мажарова начинает поиск младшего сына. Вместе с тремя другими женщинами она едет на Рижское взморье, в Майори, где в детском доме содержались дети, отнятые у них фашистами. Там узнали: в октябре 1944-го немцы погрузили более сотни детей, в том числе и их четверых сыновей, на пароход, уходивший в Германию.

Где и как искать Вову? Германия, хоть и разделенная на зоны оккупации, большая… Как примириться с потерей младшенького?.. И жив ли Федор?..

Федор Семенович Мажаров был жив! Прошел со своим зенитным артдивизионом от стен Ленинграда до Померании. После войны, взяв отпуск, он приехал в Либаву. Знал, что жена погибла, но, может, жив Славик?.. И вдруг — Зинаида живая! И Славик выбежал навстречу… Это было еще одно чудо…

Но без Вовы семья неполная.

Два года шла переписка Мажаровой и ее подруг по беде с советскими органами по репатриации. Два бесконечно долгих года эти органы неторопливо разыскивали в Германии детей, увезенных фашистами из Латвии. Надежда почти угасла…

Вдруг нашлись следы угнанных детей! Летом 1947-го из Германии возвратилась в Ригу Ирена Асарс-Филиппова. Там, в маленьком городе Клингенберге, она работала в сиротском приюте, где находились вывезенные из Латвии дети. От Ирены-то и узнали матери — Мажарова, Рахвалова, Гуртовая, Мухамедова, что их дети в этом приюте. Они немедленно пишут письмо на «самый верх» — Молотову. Из правительства приходит ответ: органам по репатриации дано задание затребовать у британской военной администрации указанных детей. (Клингенберг — в британской зоне оккупации.) Казалось бы, теперь-то дело на мази…

Но все в жизни непросто. Английские военные власти сочли недостаточными заявления матерей и потребовали документальных подтверждений, что эти мальчики именно их дети. Зинаида с подругами пишут взволнованное открытое письмо президенту Красного Креста Великобритании. В советской прессе возникает шум: бывшие союзники не отпускают на Родину угнанных детей. В «Правде» появляется громовая статья Юрия Королькова…

В общем, все это подействовало. На рассвете 24 сентября 1947-го на перроне Рижского вокзала матери встретили своих привезенных из Германии сыновей — Володю Мажарова, Витю Мухамедова, Колю Гуртового и Витю Рахвалова.

А вот и майор Мажаров приехал со службы. Вова бросается к нему: «Папа!»

Знакомимся. Федор Семенович приветливо трясет мне руку, и я улавливаю отчетливый запах спирта. Ох уж этот денатурат! И почему это людям в погонах положен именно он, плохо очищенный?

Теперь на флоте идет борьба с приобретенной за годы войны привычкой. Майор Мажаров, однако, не хочет (скорее, не может) расстаться с нею. Он славный, добродушный по природе, но ведь сильно бит войной, да и сообщением сослуживца, видевшего Зинаиду в канаве при бомбежке… Было, было от чего заливать душу дозволенным и недозволенным зельем…

В тот вечер засиделся я у Мажаровых, ну и выпили мы с Федор Семенычем, конечно. Лида не спала, когда я вернулся домой, ожидала меня: ну как, рассказала Зинаида свою историю?

— Да, — говорю. — Замечательная женщина. Я напишу очерк.

— А как ты нашел ее Вову? Он уже говорит по-русски?

— Учится. Он немного заторможен, уж очень резкая перемена жизни. Но ребячье, детское прорывается. Все же семья — это лучше, чем казарма.

— Не может быть! — Лида смеется. — Как ты догадался?

— Да вот, как-то так… Иногда ведь не одни только глупости приходят в голову.

— Моя умная головушка! — Лида ласково проводит ладонью по моей голове. — Ну, я ложусь. Ужасно устала.

Почистив зубы, ложусь и я.

— Как Алька? Скандалил перед сном сегодня?

— Начал было орать, но, знаешь, я его уговорила. Мол, ты уже тяжеленький, маме трудно тебя носить, а папка придет нескоро. И, знаешь, он как будто понял. Лег, цапнул свою бутылочку и вскоре уснул. — Помолчав, Лида говорит тихо: — Нет ничего важнее семьи. Правда?

— Да, — говорю, обнимая мою любимую. — Нет ничего важнее.

Общеизвестная формула «грызть гранит науки» кажется мне смехотворной. Ну ладно — грызть. Но почему гранит? Разве наука такая неподатливая? Гранит никто не разгрызет — только зубы обломишь. Может, не гранит, а яблоко?

Я это к тому, что для меня возвращение к учебе, пусть заочной, было великим событием. И большим удовольствием. Из Литературного института им. Горького прислали кучу программ, методических пособий. Мне предстояло углубиться в фольклор и древнерусскую литературу, в античную эпоху, в Средневековье. Все это было очень интересно, но вот беда — в либавской городской библиотеке и библиотеке Дома офицеров почти ничего из нужной мне литературы не было. Моей прежней начитанности далеко не хватало. А курс введения в языкознание даже несколько пугал. Его вел в Литинституте известный (не только своей ученостью, но и строгостью) лингвист профессор Реформатский. Учебник, написанный им, мне прислал из Москвы Сережа Цукасов. И я стал вникать в функции языка — перцептивную, сигнификативную, семасиологическую, номинативную и коммуникативную… в лексикологию… в переносы значения… в тонкости фонетики… Я и не подозревал ранее, что язык, которым мы повседневно пользуемся, вовсе не задумываясь ни о каких функциях, на самом деле очень непростой социокультурный организм.

Мне пришлось съездить в Ригу — там была хорошая публичная библиотека. В частности, там я набрал материал для обязательных рефератов — по советской литературе (я выбрал тему о Маяковском) и по истории Средних веков (взял из предложенного списка тему «Норманны и их завоевания»).

Шла весна, ветреная, с частыми дождями. Липы на улицах Либавы, всю зиму грозившие пасмурному небу кулаками подпиленных ветвей, дружно выбросили тоненькие стрелки молодых веток. А вот и солнце явилось, брызнуло золотым светом из-за раздвинутых занавесок вечных прибалтийских туч.