Помощница лорда-архивариуса

– Добрый вечер,Кассиус.

– Ах, Шер! – Кассиус приложил руку к сердцу. – Давно не виделись. Вернуть бы старые добрые времена! Помнишь, как мы украдкой распивали хозяйский джин и пели на два голоса «Мой старый муж угрюм и сед, принес он мне немало бед»? Когда ты ушла из особняка, там стало совсем уныло.

Шер словно язык проглотила. Расплылась в застенчивой улыбке, ее круглые щеки вновь сменили цвет на ярко-красный.

«Ага, – смекнула я, – вот и секрет великолепной Шер. Даю руку на отсечение – она крепко неравнодушна к управляющему!»

Кассиус тем временем выудил из-под стола опустевшую корзину – она царапала ему ноги – без церемоний заглянул внутрь и вытащил одинокий листок с крупным заголовком и напечатанным серой краской текстом – один из тех, что Шер раздавала в домах бедняков.

– Что это?

Пробежал текст, нахмурился, смял листок и сунул себе в карман. Шер стала на миг сама собой: глянула настороженно, пожала плечами; Кассиус едва заметно качнул головой.

Серые глаза управляющего неожиданно блеснули сталью, но тут же потеплели.

– Лила, Изотта – рад видеть вас, лапочки.

Майло насупился, а девушки захохотали, как безумные. Перед обаянием Кассиуса трудно было устоять.

– Рад бы остаться с вами подольше, но мне поручено забрать Камиллу. Шер, твой отец велел передать, что приедет домой завтра. Что скажешь, если заявлюсь с ним, и мы проведем вечер вместе? Вспомним былое.

Шер закивала. Теперь на ее лице смешивались две краски: щеки – свекольные, лоб и подбородок – белые. Забавно было видеть ее смущенной и растерянной; я не удержалась от улыбки.

Не у меня одной в этот вечер сердце выделывало странные трюки.

Мы попрощались. Новая подруга взяла слово наведаться к ней при первом удобном случае, и в свою очередь обещала заглянуть в квартал Мертвых Магов. Я подозревала, что были и иные причины, по которым ей хотелось это сделать.

Кассиус проводил меня к нанятому экипажу, помог забраться внутрь и мы отправились домой.

Вопреки обыкновению, по пути домой Кассиус не был расположен болтать; меня это только радовало. День принес столько разнообразных впечатлений, что голова разрывалась от вороха мыслей, а чувства затеяли безумную чехарду.

Я невидящими глазами смотрела на мелькающие за окном дома, над которыми в вечернем небе медленно вращался фантастический купол Небесных Часов.

Больше нельзя отворачиваться от очевидного; баррикады, которые я старательно возводила в последние недели, дали брешь и были готовы рассыпаться в прах. Настало время разобраться в том, что происходило в моей душе.

Я призвала все мужество и сказала себе: это, должно быть, похоть. Неприятное слово – и неприятное откровение.

О похоти я была наслышана много. Девушек в общине готовили служить мужчинам, и когда им исполнялось пятнадцать, сестра Анея проводила беседы – рассказывала, как следует ублажать похоть мужа, да в таких подробностях, которые то приводили в ужас, то смешили до колик.

Еще были медицинские журналы. Как-то почтмейстер из Олхейма принес их тайком моему отцу, а тот дал почитать мне. Столичный светила рассуждал о модной теории животной похоти, что определяет все наше поведение и жизнь. Я нашла статью забавной, и даже пересказала ее подругам. Мы проводили немало часов, сплетничая и потешаясь над парнями.

Я не стеснялась говорить о таких вещах – когда речь шла о посторонних. Теперь же смятение и растерянность атаковали, как ураган.

Не было ничего удивительного в моих чувствах – я взрослая девушка; я проводила с господином Дрейкорном долгие часы бок о бок, я изучила его привычки, я знала, как меняются его глаза, когда менялось настроение. Он был привлекательнее всех мужчин, которых я когда-либо видела. Конечно, я охвачена похотью, и ничем иным! Это естественно.

Разве я испытывала бы что-то подобное, будь он старым и безобразным, как его отец на портретах?

Я попыталась представить господина Дрейкорна в старости; его волосы станут седыми, спина согнется, тело высохнут. Но его сила останется с ним; пусть не в теле – его характер и душа будут твердыми и непреклонными всегда. Так же будет подрагивать уголок губ, когда он будет рассказывать забавные истории, а в глазах не перестанутплясать огненные искры.

И показалось, что пройди я с ним рядом всю дорогу от юности к старости, чувства бы мои не изменились. Да и сейчас были они куда сложней и запутанней, чем простое влечение тела.

Разве это всего лишь похоть?

Права была Изотта – я влюблена, и мне страшно признать это.

За свою жизнь я была влюблена пару раз – в сына бакалейщика в Олхейме, и в младшего старейшину Сварго, но те чувства длились не больше трех месяцев и не имели ничего общего с тем, что я испытывала сейчас: я прозрела и ослепла одновременно. Меня словно разобрали, как один из старых механизмов хозяина, и собрали заново, наделив эмоциями, о которых я раньше и не подозревала.

Выходной день подошел к концу. Одолела усталость, как после долгой утомительной работы. Ноги гудели от многочасовой прогулки по трущобам, руки – от тяжелой ноши, но хуже всего пришлось сердцу. Трепет, тревога, истома, надежда и неуверенность сменялись с головокружительной быстротой.

Колеса экипажа застучали по вековым выбоинам мостовой квартала Мертвых Магов. Наконец, остановились у особняка. Кассиус рассчитался с возницей, забрал мои пакеты, открыл дверь и помог выйти. Я с радостью окунулась в вечерний морозный воздух, напрасно надеясь, что он поможет остудить пылающее лицо.

Когда вошли в дом, я устремилась было к себе – хотелось поскорей остаться одной, – но Кассиус остановил:

– Погоди. Джаспер ждет в башне. Велел, чтобы ты показалась ему, как только вернешься.

Сердце пропустило удар.

– Мне нужно привести себя в порядок, – пробормотала я, надеясь получить отсрочку, и в то же время желая кинуться в башню со всех ног.

Кассиус пожал плечами и вручил пакеты.

– Поспеши.

Я не послушалась.

Медленно я поднялась по лестнице, медленно скинула длинное драповое пальто, на которое потратила четверть выданной хозяином суммы. Долго умывалась холодной водой, пока кожа не онемела. Не меньше десяти минут водила гребнем по волосам. Кажется, господину Дрейкорну нравится, когда мои волосы распущены. Поколебавшись, закрутила на затылке тугой пучок.

Подошла к зеркалу и всмотрелась. Мои глаза стали другими, и я испугалась того, что в них разглядела.

Я была охвачена любовной лихорадкой, и как все больные, видела мир иначе. Недавние беды и заботы казались далекими и незначительными. Я могла думать только о своей болезни и том, кто стал ее причиной. И чувства меня одолевали те, с которыми сталкиваются люди, узнавшие о неизлечимом недуге: я отказывалась признать очевидное, я негодовала, пыталась взывать к разуму, боролась с отчаянием. Наконец, смирилась.