Помяни черта!
Шрифт:
— Ври, я поддержу.
— Отступные. — Пробормотала я невнятно. — Мы же массовики-затейники, под Новый Год должны были провести практические работы…
А дальше, что сказать? Смотрю на Гавриловича, он на мандарины. Тоже мне, поддержка!
— И парочку даже провели. — Добавила я неуверенно.
— Два дня назад, — подтвердил наш золотой, гордо добавив, — на ура!
— И причем здесь это… к спиртному, которое принесла Гаря?!
— А при том, что… — замдекана завис, зато отвисла я и использовала любимую присказку Аллы Владимировны.
— Не на: «ура — было здорово!» А
— Что?! — глухой вопрос Гавриловича, который лично видел, как наши студенты на бис выходили трижды после каждого утренника, потонул в восклицании деканши: — Я так и знала!
Раз она — так и знала, то я знаю, что за наказание сейчас последует.
— Гаря! — имя мое она ненавидела больше меня, — чтобы в этих садиках вы помимо утренников провели дополнительные вечера до конца этой недели!
— К-как?! — перепуганное восклицание получилось отвратным, но моя интонация ее не насторожила. — До 31 два дня осталось, а у нас еще…
— Две пары со мной и четыре с Ниной Николаевной и три с Фоминым Дмитрием. — Подсказал наш золотой.
— Оставите на следующий год, — отмахнулась довольная Владимировна, а и утренники, и вечера в этом проведете.
— Н-но…
— Без «но». Откуп оставляешь тут и оповести своих массовиков. — Я обиженно и раздосадовано взглянула на золотого, и ее реакция не заставила себя ждать, — Ефим Гаврилович, проследите. Мы вас подождем.
Я, конечно, Галя, я умница, я выкрутилась…, но мне потом пришлось составлять программки для вечеров и отчитываться. Эти обязанности были делегированы послу за невыполнение 100 % обязательств.
И вот теперь смотрю на веселое трио и понимаю, история повторяется. И договариваться буду сама, и отдуваться за договор. Посидела с ними чуть-чуть и пошла прощаться с Нардо. Он хотя бы слушает и не прерывает, как Донато, диким криком: «Ату!». Пришла к нему, на купол оперлась, говорю: — Привет.
От улыбки, которую послал мне соня, все словно бы растаяло, и я неожиданно оказалась рядом. Подплыла, крепко обняла неподвижного чельда, и, уткнувшись в его грудь, начала на жизнь свою жаловаться. Устроила несчастному черногривому двадцать минут беспрерывного нытья, пока повторяться не начала. А с повторами еще десять минут потратила на остаточные восклицания. От такого другие бы в кому повторно впали, а он приобнял мягко и губами моих волос коснулся:
— Галочка, у чури ничего не ешь.
И прежде чем погрузиться в новый долгий сон, чмокнул первое, что под «руки» его попалось — мой нос, потому что я от удивления к нему лицо подняла. И настолько обрадовалась всплеску чельдового сознания, что меня от него отрывали, как оголодавшую пиявку от вкусного ужина. И мало того что оторвали, из купола выдернули, так еще и в коридор выдворили. Гады крабовидные!
— Знаешь, кого ты мне напомнила? — улыбнулась императрица Глициния, когда я гневно обещала нахалов в панцирях послать куда подальше.
— Кого? — на секунду отвлеклась, а ловцы быстренько смылись, поймав неизвестное течение за окном палаты.
— Вурдалака из Ритри.
— Чем
же? — стираю давно растворившиеся слезы счастья и грустно спрашиваю, — если присосется, то его не оторвать?— Нет.
— Некрофилией? — сжалась я от догадки.
— Нет.
— Живучестью?
— И не только ею. — Улыбнулась огненная демонесса и повела меня к палате Шпунько.
— Тогда чем?
— Неотступностью. Его убивать можно месяцами с особой жестокостью. Но к полнолунию он все равно из гроба вылезет.
— Так может быть, гроб, земля или крест сверху… или что там, ему силы возвращают?
— А я над этим не задумывалась. Но и возможности проверить не было.
— Глициния, откуда же ты знаешь о них?
— Люциус по молодости подписал договор на правообладание их чистилищем, долго потом гневался, что главного не предусмотрел.
— Чего же?
— Ритуал получения душ. Он очень дорогостоящий в Ритри, но не для усопшего, а для принимающей стороны, которая родне за душу платит. Вот и представь себе, что во время войн и переворотов в их мире Люциус нередко до сорока раз платил за прием одного и того же вурдалака.
— И он не нашел выхода? — искренне удивилась я.
Люциус — Темный Повелитель, как ни как, ему только со мной не везет по-черному, и то временно. Хотя, что это я?! Везет ему со мной, ой как везет!
— Разорвал договор до окончания срока. — Ответила демонесса.
— Миленькие ребята, должно быть.
— Очень миленькие, пакостили потом три столетия.
— Как пакостили? — заинтересовалась я.
— Очень кровожадно.
Мы как раз вошли к веселой компании, оккупировавшей лечебные палаты императрицы, где уже очень тесно и более чем весело. Шпунько жжет анекдотами, Демон рассказывает истории своего заточения в четвертом мирке, а зелен демонстрирует рыбкам свои военные шрамы. Что они видят в его густой шерсти только им известно, но охают исправно.
— К слову, о кровожадности… — тихо заметила я, оглядывая собравшихся. — Что-то мне никуда плыть не хочется.
В палате повисло удивленное молчание, а зелен так вообще насупился, и, прекратив демонстрировать рыбкам зеленую пятку из-под одеяла, руки сложил на груди.
— Что это значит?
— Лишь то, что никуда мне не хочется. Глядя на вас, жаба душит плыть в такую даль. И не будь Нардо под куполом, плюнула бы на все… и…
Трио сообщников свободно вздохнуло, услышав мои слова, а вот императрица как-то напряглась и рукой дала знак окружающим. Веселое настроение исчезло вместе с собравшимися, фьють, и нет рядом ни придворных рыб, ни рыбок.
Я удивленно замолчала, оборачиваюсь, и вижу стремительное движение Гана по коридору в нашу сторону. Гребки у него резкие и мощные, от взмахов плавников сзади сплошные завихрения и водовороты. Гребень светится, взгляд недобрый устремлен на меня, ротовые пластины сжаты. Ужас плывущий, одним словом.
Ой, мамочки! Неужели слышал? Так я же просто высказалась! Только бы он карты не переиграл, только бы не передумал!
— Галина, вы получили желаемое? — поинтересовался он, и, не дав возможности ответить, поставил перед фактом. — Приступайте! И вот наш договор с чури!