Понаехали

Гурцеев чаем подавился.

Мужа? Как-то оно… в голове не укладывалось. От совсем не укладывалось. Нет, еще от деда он слыхивал, что в прежние времена ведьмы на многое способны были, и коль уж проклинали от души, то проклятья этого и проклятому хватало, и роду его, и потомкам до седьмого колена. Только одно дело слышать, а совсем другое…

– Оно, конечно, – Верховная ведьма платочек надушенный подала, – возникнут определенные сложности. Все-таки слухов избежать не получится, а… прошлое вашей… дочери… многих… смутит.

А то.

Тут Гурцеев всецело согласен был. Смутит. Еще как смутит. Он вовсе сомневался, что сыщется во всем Беловодье человек, который рискнет взять в жены… вот это вот, которое вроде и девица с виду, да только рождена-то мужиком была. И как знать, не вернется ли она в один распрекрасный день в мужика. Тоже ведь понимать надобно. Лег спать с бабой, а проснулся… и кто ты после этого будешь?

Вот то-то и оно.

– А…

– Сами понимаете, – ведьма потупилась, – что тот прежний брак… несколько… недействителен в нынешних обстоятельствах. Конечно, для очистки совести стоит оформить развод, сугубо, чтобы соблюсти формальную сторону. Но мне кажется, что государь-батюшка возражать не станет.

Не станет. Тут Гурцеев всецело уверен был. Это ж что получается? Баба с бабой в браке? И ладно, срам-то какой, так и смысла-то особо нету…

– Вот… поэтому главное – соблюсти формальности. Если вы готовы признать девочку…

– А есть варианты? – он спросил так, очистки совести ради.

– Всегда можно отказаться.

– Отказаться?! – подобная мысль и в голове-то не укладывалась.

– Вы не представляете, – тихо сказала Верховная ведьма, отставляя чашку с чаем, к которому она и не прикоснулась. – Как часто подобное происходит. Сейчас хотя бы не убивают. Те, которые победнее, даже радуются, потому как школа хорошо платит. А вот другие другие… хорошо, если просто вычеркивают из родовой книги. Всякое случается…

– До сих пор?

– Реже, – признала она. – Много реже. Но случается.

Гурцеев покачал головой.

Оно, конечно, можно было бы… сказать, что Мишанька сгинул в ведьмином лесу. Пал жертвою разбойников или там на границе, а девица эта к нему вовсе отношения не имеет. Или же… покаяться, мол, согрешил он, с кем не бывает, прижил байстрючку, которую от мира прятал… и поняли бы.

Приняли.

Подобное со многими бывает. Княгинюшка его… нет, ей неправду говорить неможно. А стало быть… и иным тоже, ибо не было такого, чтобы Гурцеевы людям лгали.

Не было.

И не будет.

– Разводом сам займусь, – произнес князь, подымаясь. – И с Мишанькой поговорю, чтоб не бузил. А девоньку, коль вернется, то скажите, что зла не держу. На нее так точно…

Глава 8 Про нечисть большую да малую

Порядочный человек – тот, кто делает гадости без удовольствия.

Частное мнение некоего господина Пафнутина, купца, привлеченного к суду за растрату и обман.

После бани Стася заснула. Как-то вот так заснула, что даже не помнила толком, как до кровати дошла и дошла ли сама. Главное, что сон был тяжел. Она то ли бежать пыталась, то ли вырваться из липкой паутины, в которую угодила. И там, во сне, ей было жарко, муторно. Она все ворочалась, силясь выбраться из вороха пуховых одеял – иначе как объяснить эту вот духоту и тяжесть – но все не получалось. Потом правда одеяло вонзило когти и Стася очнулась.

На груди лежал Бес.

Вытянулся во всю длину своего немалого – а стало оно еще больше – тела и знай, урчит, ворчит с переливами.

– Раздавишь, – просипела Стася, присаживаясь в постели. Бес нехотя сполз и ответил:

– Урр-м.

– Знаешь, сколько в тебе весу?

– Мру.

В хорошем коте много весу не бывает, это да. Стася с раздражением стянула мокрую рубашку. Простыла она, что ли? Или съела чего-нибудь не того? Но в животе не урчит, просто… дурно.

И воздуха мало.

Стася добралась до сундуков, на которых разложили платье. Натянув наспех первую попавшуюся из рубах, она тихонько толкнула дверь.

И едва не наступила на Антошку, который под этой дверью устроился. И ведь лег на полу, шкурой какой-то накрылся, сопит сосредоточенно, охранник. Стася переступила через него. И нисколько не удивилась, обнаруживши и Маланью с Бастиндой. Правда, те спали на лавках, да укрывались не шкурами, но одеялами.

– Тише, – сказала она Бесу, который шерсть вздыбил, раздулся, увеличившись едва ли не вдвое, и заворчал. Грозно так, упреждая.

Дернулся во сне Антошка.

Заговорила что-то торопливо Баська, а Маланья и вовсе села, уставившись на Стасю одуревшим взглядом.

– Спи, – велела Стася. – Я скоро вернусь.

Здесь было также душно, тяжко, и хотелось воздуха. Отчего-то казалось, что если она, Стася, немедля во дворе не окажется, то просто-напросто задохнется в этой духоте.

Маланья упала.

А Стася поспешила дальше. Уже потом, на улице, ей подумалось, что можно было бы просто окно открыть, но… откроет. Постоит немного и откроет.

Подышит.

Она ведь никому-то ничего плохого и не делает. Любуется вот. Небом и звездами. Луною скособоченной. Домом, который странно тих.

– А и вправду странно, – сказала Стася вслух. – Людей здесь много. И кому-нибудь точно не спалось бы… а тут раз и все… и даже собаки.

Стало слегка не по себе. И наверное, стоило бы вернуться. Быть может, растолкать Антошку да девиц, потому что вместе как-то веселее. А вместо этого Стася зачем-то спустилась с крыльца.

Двор был пуст.

Тих и пуст. И эта пустота манила сделать шаг. Стася и сделала. Один. А потом другой. И третий. В конце концов, она далеко не пойдет, но как-то вне дома и дышится легче, будто давит этот вот расписной терем всею своей тяжестью. И главное, не выглядел он больше ни нарядным, ни красивым. Наоборот, будто… будто тиной зарастал. По ощущениям.

Слева мелькнула тень.

И справа.

Испугаться Стася не успела, ибо тень превратилась в коня.

– Встань передо мною… – вспомнилось вдруг из далекого детства. Ей-то никогда это вот «как лист перед травою» понятно не было.

Конь встал.

Резко.

Он словно выкристаллизовался из темноты, и шерсть его серебрилась лунным светом.

– Это «ж-ж-ж» неспроста, – сказала себе Стася и на всякий случай ущипнула за руку. Себя. Вдруг она все еще спит, что было бы вполне логично, поскольку вне сна разгуливающие по двору кони – это весьма даже подозрительно.