Понять - простить

Щелкали сзади выстрелы, но уносился поезд в туманную даль. Не было погони.

А потом… Ночь у сапожника в деревне Сергеевке, куда Игрунька явился под видом фельдшера. Маленький маскарад. Шинель, вымазанная сажей, и опять путешествие с толпой солдат по железной дороге на ту самую станцию, куда в октябре он приехал такой счастливый с Котиком Ожогиным.

И года не прошло, а как все переменилось!

Не на паре вороных, не в коляске, а на скромной крестьянской телеге, запряженной брюхатой кобылой, с попутчиком-солдатом подъезжал Игрунька ранним утром к Спасовке.

XI

Спасовский дом спал, подозрительно насторожившись. На мокрых дорожках сада были многочисленные следы. Сквозь переплет набухших весенними соками ветвей просвечивал длинный серый фасад, белые облупившиеся колонны, высокие темные окна, прикрытые изнутри ставнями, и над балконом на старом, когда-то золоченном древке с оборванными белыми кистями неподвижно висел красный флаг.

Что случилось в Спасовке? Там ли Ожогины? Там ли Мая и Лека, там ли Николай Константинович и Евгения Романовна? Там ли Котик? Почему так много следов по просыхающим дорожкам, и почему все окна заставлены ставнями?

Игрунька остановился, не зная, куда идти. Не подождать ли? Не высмотреть ли раньше, что скрывается в доме под красным флагом? Быть может, там те самые солдаты, от которых он только что бежал.

Игрунька стал обходить дом. У северной стены вдоль фундамента узкой полосой лежал темный, ноздреватый снег и стояла вода. По звенящим лужам шла с крыш веселая капель. Птицы пели весенние песни. За домом кричали петухи. Внизу, под обрывом, в слободе гоготали гуси. Острее потянуло соломенным дымом.

Игрунька прошел мимо окон комнаты Маи и Леки. Дальше была спальня старых Ожогиных в два окна, маленькое окно ванной, окно девичьей, окно той комнаты, где он спал, и окно комнаты Котика. Там или Котик, или никого. В комнату Котика никого не помещали в его отсутствие.

Постучал…

— Кто там? — послышался голос.

Желтое пламя вспыхнуло в щели ставни. Это кто-то зажег свечу. Ставня открылась. У окна появился Котик в рубашке. Приоткрыл окно.

— Игрунька! Какими судьбами? Лезь в окно! Котик уселся с ногами на постели. Котик похудел.

Темные круги легли под глазами, пожелтело лицо. Видно: пережил немало.

— Ты что же, не с подъезда? Знал, что я приехал?

— Увидал красный флаг и не решился. Не знал, тут ли вы?

— Тут дела, — раскуривая папиросу, сказал Котик. — Весь дом полон незваных гостей… А все мама. Как тогда Керенского портрет повесила, так теперь красный флаг. Это, мол, охранит наш дом от погромов. И контрразведку у себя поместила… Чтобы спасти имущество.

— Что за люди?

— Ничего себе люди. Больше половины — наши люди. Помнишь студента Куломзина? Сына генерала? Его товарищ по университету Гензальт, между нами говоря, препротивная личность, прапорщик Горбунков… Ну-с… потом демократия… Матрос Балтфлота Гришин, так себе личность. Позирует на благородство… Солдат Пантюхин… Ну, натурально, как во всяком советском учрежде нии, так и тут, без еврея не обошлось, — есть и еврей, Ицка Мордкин. Сын спасского портного, великовозрастный гимназист. Их вестовые, канцелярия, помещение для арестованных… У нас не дом, а Ноев ковчег. Мая с Лекой теперь вместе, и только я отстоял свою комнату. Ты у меня и останешься.

— Что же делает контрразведка?

— Откровенно скажу — не знаю. Ищет чего-то. Не пропускает офицеров и юнкеров на юг. Говорят, здесь будет формироваться 1-й советский конный полк. Будто командовать полком будет полковник Комлев, бывший Nский гусар. Может быть, и мы туда поступим.

— Как же живете?

— Живем? Черт его знает как!.. Весело… Барышни с ума сошли. Каждый день вечеринки, песни, дивчата со слободы приходят, костюмированный вечер замышляем. Князь… или, как теперь говорят, "бывший князь" Скосырский, премилый человек, живые картины будет ставить. То мы в город, то к нам из города. На трех тройках. Трехлеток наших скаковых запрягают. Монну-Ванну, помнишь, уже запалили. Угар, Игрунька, а не жизнь.

— Как же, Котик?.. Разве ты не слыхал о Чернецове, о боях у Ростова и Константиновской, о том, что Алексеев, бывший начальник Государева штаба, и Корнилов, бывший верховный главнокомандующий, собирают Добровольческую армию, чтобы восстановить фронт и вернуть России ее могущество? Я ушел из полка. Мы, офицеры, клялись служить верой и правдой Родине и унесли старый штандарт как святыню. Эти люди, Котик, наши враги. Враги России. И ты с ними?

Котик стал снова раскуривать папиросу. Его лицо стало серым, тупым, как те солдатские лица, что видел кругом себя последнее время Игрунька. Его глаза избегали смотреть на Игруньку, он смотрел в сторону, мимо, и курил, почесывая свои белые ноги.

— Ты знаешь, Игрунька, я монархист, — наконец сказал он, — и я думаю, в моей преданности Государю императору ты усомниться не можешь. Я могу тебя заверить, что и Куломзин монархист, и матрос Гришин, и солдат Пантюхин — они Россию без царя не мыслят… Видишь ли… И до нас доходят слухи о Добровольческой армии. Да какая она?.. Мы не знаем…

— Она… белая… — дрожащим от волнения голосом сказал Игрунька. — А вы — красные… Вы те, кто убил полковника Левенца… Вы те, кто арестовал Государя… Кто заключил мир с немцами… Неслыханно позорный мир…

Еще серее стало лицо Котика. Он курил, часто затягиваясь, пуская густые клубы дыма.

— Игрунька, — сказал он, привлекая Игруньку и усаживая его рядом с собою.

Он прижался горячей щекой к щеке Игруньки и стал говорить тихо и настойчиво:

— Ты говоришь, Игрунька, и я верю тебе. Тебе верю, что там, на юге — правда… А как покину я папу и маму? Как брошу сестер? Здесь, Игрунька, народ. Идти туда — идти против народа. Вся слобода станет против нас, и что тогда? Ты, Игрунька, — богема, ты пролетарий, да, да, по существу, — ты пролетарий, у тебя ничего нет за душой. Ты не носишь за собой двух тысяч десятин и господской экономии, у тебя нет конного завода. Где ты прижился, там и дом твой. "Под каждым дерева листком ей был готов и стол, и дом". Ты как птица небесная. Ты коммунист, ты никогда не имел никакой собственности, и потому тебе легко идти против коммунистов. А ты подумай о нас. Мама, папа, Мая, Лека, няня, — мы все жили и живем отсюда. Мы слишком глубокими корнями привязаны к Спасовке, и нам эти корни безнаказанно порвать нельзя, нам надо искать выхода, оставаясь здесь. Мы ищем компромисса.

— Компромиссы никогда никого не спасали… И притом это компромисс с совестью.

Котик промолчал.

— Да и какой это абсурд, — сказал Игрунька, — чтобы спасти собственность — становиться коммунистом и отрицать собственность… Чтобы остаться помещиком — идти в большевики и отрицать права помещиков на землю!

— Это — русский коммунизм. Это называется: с волками жить — по волчьи выть, и мы уже во многом столковались. Переменятся названия, а существо дела останется то же.

— Что же мне делать? — спросил Игрунька.

— Оставайся у нас. Живи, приглядывайся и жди, чем это кончится. Кстати, твой алый доломан припрятан у меня. Носи его: алый цвет теперь в моде. Действуй по обстоятельствам… Женись на Мае.

— Котик! Странно это все. Когда я был кадетом, я твердо знал, что я должен делать, так было и юнкером до революции. А потом… О, если бы пришел кто-нибудь сильный, кому я мог бы верить, и сказал мне, куда мне идти!.. Если бы оттуда, из Тобольска, Государь подал нам голос и сказал, куда идти. Котик, мы молоды… Что понимаем мы в политике? Ты говоришь: тут народ… А там генералы… Но почему же мое сердце тянет туда? Там, Котик, наш славный, русский бело-сине-красный флаг, там наша святыня — погоны… А тут флаг цвета крови и издевательство над русским.