Попаданка с квартирой приключений не ищет

И нельзя сказать, что я очень остро переживала разлуку, но, тем не менее, в новых местах проживания таких закадычных подруг уже не было, поэтому я переезжала в новые края с полным пофигизмом. С Ленкой я подружилась в последней школе уже в Москве, но сроднились мы с ней только после окончания института, когда она попала в сложную ситуацию, и я помогла ей выбраться.

Так что связывая свою жизнь с Мироном, я готова была ехать хоть к черту на кулички. Но кочевать не пришлось. Мирон привез меня в Москву и поселил в своей роскошной квартире, доставшейся ему от деда, на Фрунзенской набережной в генеральском доме. У него часто менялось место службы. Называлось это командировками, иногда они были длительными. Только Мирон меня с собой никогда не звал.

И ненавидела эти командировки я еще и потому, что с его отъездом моя жизнь делилась надвое: на обычную дневную, когда я проживала день с детьми, со своим фрилансом, домашними делами и прочими хлопотами, и на ночную, когда мне снились командировки Мирона. Иногда это были пугающие сны. Объяснить, почему эти сны мне снятся, даже себе было невозможно, поэтому я никому об этом не рассказывала. Хранила в тайне и от Мирона.

Вернувшегося Мирона я не встречала упреками: «Тебе обязательно было выходить из машины?» Или: «Какого черта ты полез на эту пальму?» Смерть Мирона я тоже видела во сне. Просто не поверила.

* * *

Весть о гибели Мирона не сразу проросла во мне. Сначала мне позвонили. Потом подъехали его сослуживцы. Я собрала на стол, угостила. Помянули. Все делала на автомате. Сама же замерла внутри. И про себя, а иногда вслух только повторяла: «Не может быть! Этого не может быть!»

Хоронили в закрытом гробу. И, как я ни уговаривала и ни убеждала, что нервы у меня крепкие, меня не послушали и увидеть его не дали.

Я даже высказала, что, может, это и не он, пока не увижу, не поверю.

— Он это, Евдокия Алексеевна. Без сомнения, это — он, голубушка, поверьте! — бубнил важный генерал, имени которого я не запомнила.

Похороны, всю официальную часть и общественные поминки я просмотрела как документальное кино. Слез не было. Говорить я не могла. Есть-пить тоже.

А потом я пришла домой, сгрузила тете Тане сумку еды, оставшейся с поминок, которую привезли вместе со мной и занесли в квартиру. Проводила ее. Это был первый раз, когда я попросила тетю Таню посидеть с детьми. Передо мной стоял вопрос, как объяснить детям, что папа больше не придет. Как это объяснить самой себе?!

Лето только начиналось, но было не по времени очень жарко. Спали мы с открытыми окнам в спальнях и открытой балконной дверью в гостиной.

Ночи были короткими и светлыми, почти как в Питере. За окнами в густом теплом воздухе захлебывались бесконечными высвистами соловьи.

И вот эти соловьиные трели пробили мою броню. Меня скрючило от боли, рванувшей в этот пролом. Слез не было. Я просто утробно, надсадно выла, уткнувшись в одну подушку и накрывшись второй, чтобы меня не услышали дети. С трудом поднялась с кровати, по стенке выбралась из спальни. Разогнуться от разрывающей боли я не могла. И не сразу поняла, что боль рвет не только душу, но и живот жжет словно раскаленным железом. А потом по ногам что-то потекло.

Удивление и шок были настолько сильными, что я даже выть перестала. Глядя на щедрые капли крови на полу, я поняла, что беременна. Мирон уехал два месяца назад, значит срок был больше девяти недель. Как-то организм меня обманул, потому что месячные приходили по срокам.

Была мысль лечь и умереть от потери крови, но мои любимые крохи… На кого я их оставлю?!

Я еле добрела до двери соседней квартиры, опять же, по стеночке, вернулась с соседкой к себе и вызвала скорую. И оставила спящих Китти и Тимку на тетю Таню.

* * *

Такое забыть невозможно.

И рассказ Анта о смерти жены в родах снова всколыхнул мою память. Я едва сдерживала слезы, а потом меня пробило на шутки. Интересно, долго ли я выдержу такие эмоциональные качели. А ситуация их раскачивает и раскачивает.

Кстати, мы так и не добрались до момента, зачем же нужна моя квартира. Ладно уж потерплю. Пусть рассказывают, как считают нужным.

Глава 14

День пятый. Мой маленький бунт

Конечно, пусть рассказывают, как считают нужным, только вот…

— Доброе утро, господа! Не пора ли нам поспать хоть немного?

За окном уже брезжил рассвет.

* * *

Я проспала почти до полудня.

Меня разбудило шевеление и покряхтывание рядом. Я повернулась на левый бок. Рядом со мной, лежа на животике, пытаясь ползти, возилась наша кроха.

Боже, какое счастье просыпаться и видеть беззубую улыбку ребенка.

Перед сном я забрала малышку к себе в спальню. Один край кровати мы отгородили спинками стульев, собранных со всей квартиры, на другой край легла сама, детку уложила рядом. Она дала мне выспаться. Не думаю, что специально старалась, но у нее получилось не разбудить меня раньше. Я погладила ребенка по спинке. Значит, ей около четырех месяцев, я напрягла память и не смогла вспомнить, что мои уже умели делать к этому возрасту. Помню, что Китти начала рано сама переворачиваться. А рано — это когда? Сколько месяцев ей было? Вот, убей бог, не помню.

Я гладила кроху по спинке и думала, что, если бы она была котенком или щенком, то в этом возрасте уже бодро бегала бы. Погладила по головке, перебрала пальцами мягкие волосики на маковке, заговорила с ней все о том же:

— Подрастешь, будешь перекидываться в кошечку. Будешь ловкой, быстрой. Все будет, маленькая.

Лапушка снова заулыбалась на звуки моего голоса. «А почему я решила, что улыбка крохи беззубая?» Я присмотрелась. И вовсе не беззубая, полный набор передних едва выступающих мелких зубиков с чуть выделяющимися клычками.

— Да ты у нас зубастенькая!

Пока я вглядывалась в улыбку детки, она покрылась уже знакомой дымкой и превратилась в толстенького плюшевого котенка размером больше, чем взрослая земная кошка.

Я обалдела. А милота выбралась из одежек и, топая толстенькими короткими лапами, заваливаясь с боку на бок и поднимаясь, двигалась ко мне.

Я перехватила котенка под мокрое пузико, бросила взгляд на одежки на кровати: где-то там полный подгузник.

Забыв, что не одета, как должно, в тонкой шелковой пижаме, состоящей из коротких шортов и короткого топа на тонких бретельках, я помчалась на кухню, где по звукам определила какую-то жизнь.

Шок — это по-нашему. Я в шоке от малышки, мужики в шоке от меня, от моих голых коленок, от свободно колышущейся груди и сосков, просвечивающихся сквозь тонкую ткань топа. До меня не сразу дошло от чего вся компания в ступоре. Ну, кроме Арсана. Женские прелести в его возрасте еще не впечатляют. Хотя, он тоже слегка удивился: должно быть, тому, что прилично, а что не прилично, уже хорошо обучен.

Но пока мысли о приличиях скользнули по краю сознания и пропали. Я возбужденно показывала малышку компании.