Попаданка с квартирой приключений не ищет

— Именно поэтому мы старательно избегали разъяснений, беспокоясь о тебе, но ты сама все время пыталась нас прогнуть на откровенность.

Марк нежно заправлял мне за ухо выбившиеся из узла волос прядки.

Я по поводу своего вида не беспокоилась, знала, что плачу красиво, без гримас, просто истекаю слезами. Веки от слез набухают, приобретают восковую прозрачность, глаза восточную раскосость, губы становятся припухшими и очень яркими, будто после поцелуев. Что Марк тут же и подтвердил, глядя на мои губы, наклонился и ненастойчиво, нежно поцеловал.

Я опустила ресницы, чтобы не выдать своего смущения и удовольствия.

— У меня нос красный.

— И сопливый, — Марк взял протянутый Антом платочек, прижал к моему носу, — дуй.

Оказывается, Ант так и сидел на полу возле дивана и держал меня за руку, а я даже не заметила.

Я отняла у Анта свою руку, у Марка платок и высморкалась сама. Платочек из тонкого батиста моментально промок, и я хотела спрятать его в вырез халата: не отдавать же сопливый обратно. Ой, мокрый, холодный, и я передумала, сунула платок в запах полки халата. Взгляд Анта прикипел к моей груди, пока я суетилась с платком. Он поднялся с пола, приподнял мои ноги за икры, уселся на диван, чуть потеснив мою попу, и уложил их к себе на колени, старательно прикрывая полами халата.

Ну вот что они устроили? Моя спина на коленях Марка, ноги на коленях Анта, и моя попа посередине. Идиллия, которую я не понимаю.

— Ты какой возраст хочешь? — не унимался Марк.

— Двадцать шесть.

Тут удивился Ант:

— Почему двадцать шесть, а не двадцать пять или тридцать? — развернулся корпусом ко мне, готовясь внимать.

Бернс еще сделал надо мной несколько пассов руками и вышел.

Я помялась, а потом пояснила:

— Этот возраст мне подарила дианетика.

* * *

Говорят, вчерашний день уже не существует. Говорят, память лжёт. Мне было плевать на то, что говорят умники — я помнила. Помнила время, когда Гранина со мной еще не было. Помнила время, когда я была с ним, когда мы были вместе. Помнила время, когда его не стало с нами. И я решила рассказать.

— Мне было двадцать девять, когда погиб мой муж. Когда ты погиб, — я с упреком глянула на Марка.

В тот год я потеряла Мирона. Мой Гранин погиб, а я осталась с двумя детьми — пятилетней Китькой и годовалым Тимой.

— И была я тогда немножко сумасшедшей, может, и не немножко, но внутри. Снаружи все выглядело вполне пристойно: как выяснилось еще в юности, я была мастером имитации душевного здоровья — притворялась нормальной очень умело, но иногда совершала очень странные поступки.

Вздохнув и по очереди внимательно посмотрев на мужчин, я продолжила:

— Одним из таких поступков было посещение одитора дианетики по рекомендации моего кума, крестного Тимы.

— У Китти крестный Игорь. А у Тимки кто? Я не помню.

— Сережка, младший Мордвинов. Я с мамой Тоней поддерживала отношения до самой ее смерти, а Сережа всегда ко мне хорошо относился в отличие от двух старших Мордвиновых.

— Да. Я помню, — чуть помрачнел Марк. — Мне всегда казалось, что Серега к тебе неровно дышит.

— Я не знаю, как он ко мне дышал, но мы об этом никогда не говорили. Так вот. Поскольку оплата сеансов была невелика, протеста во мне это не вызвало, и я два раза в неделю ходила на одитирование.

— А это что за чудо? — снова перебил Ант.

Марк слушал молча, и видно было, что мой рассказ заставляет его страдать.

— Дианетика переводится с греческого, как «через» «разум». Это название учения, которое создал американец Рон Хаббард. Согласно его учению, причинами психосоматических заболеваний человека являются «энграммы» — болезненные моменты, испытанные человеком в прошлом, при чем не только в текущей жизни, но и в предыдущих, то есть наличие таковых предполагается по умолчанию. Так вот, заново проживание этих болезненных моментов, как бы избавляет от них. Происходит очищение — клир. Одитор — своего рода бухгалтер-аудитор, который помогает выявить проблемы в подсознании и сделать их доступными для аналитической части разума*.

(* Справка о дианетике из инета.)

* * *

Я задумалась вспоминая.

Через два года после гибели Мирона, Сережка подогнал мне идею и даже договорился через своих знакомых с одитором. Предполагалось, что сеансы одитирования решат мои проблемы: с болью в спине, с депрессией и печалью. Я избегала называть свою тоску по Мирону горем. Само это слово вызывало потоки слез и тихую истерику. Тихую и только тихую, потому что я крепилась изо всех сил, чтобы не пугать детей. И от этого было еще тяжелей.

Одитирование выглядело очень странно, зато очень хорошо отвлекало меня от мыслей о Мироне, вот честно, даже лучше, чем дети. Да о чем и говорить?! Дети были постоянным напоминанием о нем, а вот держание в руках жестяных банок из-под пива и «вспоминание» своих прошлых жизней… Это да! Шапито на выезде.

Мало того, что я себя чувствовала крайне глупо, старалась не выдавать своего изумления и не смеяться, так еще, закрыв по рекомендации одитора глаза, «вспоминала» нечто странное. В своих «воспоминаниях» я не всегда была человеком.

Самое первое «воспоминание» было о том, что я — прямоходящий, небольшой динозавр, примерно размером с африканского страуса, т. е. около трех метров ростом. Прыгучий, «бегучий», очень подвижный всеядный ящер. Да, самое главное, ящер с довольно длинным подвижным хвостом.

И этот вот хвост мне неаккуратно откусил кто-то из более крупных хищных динозавров. Собственно, где-то откусил, где-то вырвал несколько позвонков вместе с мясом. Это была боль!

Предположительно это решало вопрос с моими болями в спине. То есть у меня спина болела не потому, что я таскала довольно тяжелых деток, пересаживая с бедра на бедро и получила смещение позвонков, а потому что когда-то в прошлых жизнях мне откусили не слишком аккуратно хвост. Боль была почти такой же, как в моей реальной жизни, где я не теряла конечностей, всего-то потеряла сердце, душу и, скорее всего, мозги, судя по тому, что сидела и держала в руках пустые пивные банки.