Попробуй меня

Но она услышала. Она всегда, всегда, абсолютно всегда все слышит.

Тебе не надоело постоянно увозить меня с мероприятий, на которые я приглашена? – холодно спрашивает она. – Это сидит так глубоко, Стайлс, пальцами просто так не достанешь.

Пальцами достать можно все. – ухмыляюсь я и в этот момент в моей голове проносятся тысяча самых пошлых на свете мыслей, от которых в ушах звенит, а в штанах становится мгновенно тесно.

Как говорится, с ног до головы.

От насильника пострадать можно в три раза меньше, чем от тебя.

Страсти. – я улыбаюсь так широко, аж скулы сводит.

Здрасте.

Вы наверняка подумали, что это хорошая рифма, но этой рифмой оказался всего лишь виновник торжества – Томлинсон, заметно поддатый, с расстегнутой ширинкой и совершенно непонятным запахом, который излучал, как казалось, за километры.

Томлинсон! – воскликнул я, с интересом обратившись к собеседнику. – Что мы, черт возьми, делаем тут, братик мой?

Братик? – переспросил тот, заметно повеселев. – Бухаем, отрываемся, ждем травки, любим девочек, да и мальч…

Эй, а ну притормози, ковбой.

Томлинсон невинно заморгал ресничками, и я только попытался сказать ему что-то такое слишком задевающее его достоинство, как кто-то окликнул его, и парень тут же покинул нашу компанию.

Повертев в руках стакан, который всучил мне Томлинсон, я решил оставить его в покое, и снова обратиться к Дейвдисон.

В ее глазах пылали чертики, и эти чертики будоражили гребаный интерес. Излишний интерес. Кажется, это возбуждает.

Evanescence – Whisper (minus)

Стайлс! – выкрикнула она неожиданно, резко схватив меня за руку и впиваясь в кожу острыми ногтями. – Какого черта у тебя такая удивленная рожа? Видишь меня впервые или я свалилась тебе на голову, как гром среди ясного неба и повисла на тебе, как петля на шею?

Крепкая такая петля. – очарованный грубым поведением, пробубнил я, и поддался ей навстречу.

Боже, эти губы. Влажные, покусанные, испорченные губы, которые не хотелось целовать. Их хотелось кусать, ее всю, блять, хотелось кусать. И меня трясло от того, что она просто дышит.

Хотелось заткнуть ее нос прищепкой, чтобы она задохнулась к чертям и не смогла выдохнуть и капли воздуха.

Я хотел сделать ей больно, физически больно, и я совсем не знал, что мне с этим делать.

И ты и не знаешь, что делать, что сказать, сидишь тут на диванчике, разинув рот и пялишься на меня. – едко выпальнула она, вырывая свою ладонь из моей.
– Вот так ничего себе! Я все-таки застала тебя врасплох, а?

Мои нервы играют слишком быстро, трясутся с каждой секундой все сильнее, не желают подавлять в себе спокойствие и полностью срывают башню.

Я хватаю ее чуть ли не в охапку, сценарий этого цирка не изменяется. Дейвидсон что-то орет мне на ухо, царапает ногтями и чуть ли не пищит благим матом, однако это совершенно не действует.

Мне почему-то плевать, плевать так сильно, что я даже не замечаю, как отлетают несколько пуговиц с моего пальто, а шапка оказывается вывернутой на другую сторону – я просто выталкиваю ее на холод и резко прижимаю к капоту своей машины, въедаясь пальцами в тонкую кожу и по-зверски кусая любимую шею, от которой мурашки бегут волнами и превращаются в целые бури.

Я обещаю, миллион раз обещаю, ты узнаешь, что такое настоящая любовь. – отрываясь, проговариваю я ей ровно в губы, понимая, что еще секунда – и я сорвусь окончательно. – Она ведь и горькая, и сладкая, и соленая – любая. Но горечь, милая, для того, чтобы лучше оценить слабость.

Сладость.

Киваю. Два раза, три, киваю так сильно, что в голове все прокручивается в миллионный раз. В горле стоит привкус железа, и мне хочется чувствовать его еще сильнее, поэтому я врезаюсь в ее губы, и кусаю слишком сильно. Пропускаю язык в ее рот, сталкиваюсь с ее горячим, шершавым, самым сладким в мире и полностью беру дело в свои руки.

Моя. – уверенно шепчу я, и медленно отрываюсь от нее. Нежная кожа губ рвется так сильно, что я недовольно морщусь от этих стучащих импульсов крови, которые отдаются куда-то в центр горла.

Дейвидсон мучает одышка. Я вижу, как медленно закрываются глаза, как она улыбается сквозь приспущенные ресницы, и как покрывается ее кожа мурашками – чувствовать того, кого так сильно любишь, не так уж и сложно.

Мы уезжаем. – нервно говорю я и ищу в кармане гребаные ключи, которые как всегда завалились в карманную дырку, блять, когда она уже исчезнет.

Рикка послушно садится на переднее сидение, снимает тонкие кеды и закидывает стройные ноги на переднюю панель машины, открывая окно нараспашку.

Что за херня с тобой сегодня? – спрашиваю я, завожу машину, и она с визгом трогается со стоянки, вырываясь на ночную магистраль.

Гребаный Пейн дал попробовать мне эту дурь. – смеется та прямо в открытое окно, совершенно не осознавая, где она находится.

Мои зубы вжимаются друг в друга, и я понимаю, что еще мгновение – и руль машины может запросто треснуть пополам.

Я убью этого Пейна. – процедил я сквозь зубы.
– Я просто сотру его в ебаный порошок.

Мы заезжаем на стоянку ночного мини-отеля, и я крепко беру ее за руку, выводя из машины – нам нужно время, чтобы побыть вместе.

Ты любил. – говорит она, заваливаясь в темный номер отеля и не включая свет при этом.

Я захожу следом, спокойно закрываю дверь за собой и на ходу снимаю с себя шапку, пальто и обувь – все это летит прямо под кровать.

Рикка падает лицом на свежую постель и зарывается в подушку, что-то говоря при этом, но я абсолютно ничего не слышу.

Я дебил. – улыбаюсь я и осторожно ложусь с ней рядом. Моя рука автоматически тянется к ее спине, и я не могу лишить себя такой сладости – держать ее рядом с собой.

С тобой все понятно. Ты точно любил. – наконец, говорит она ясным голосом и мягко улыбается.

Еще как любил. – соглашаюсь я, осторожно проведя рукой по хрупкому позвоночнику. – Полный, Дейвидсон. Я полный любил.

Ее глаза горели влюбленностью, и это было ни капли не смешно. Тусклый свет фонарей еле пробирался сквозь занавешенные окна. Она целовала так развязно, мягко, не пропуская ни единой клеточки моих ужасно болевших губ.