Пора летних каникул

Тут вмешался комбат:

— Старшина Милешин, примите командование второй ротой.

Записная книжка выпала из рук капитана Бруса.

— Комбат!— взвился вдруг Вилька.— Товарищ комиссар!.. Золотые вы мои!..

— Отставить разговоры!—осадил его Шагурин. Вилька блаженно улыбался.

Брус сейчас похож на змею, у которой вырвали ядовитые зубы. Возле него крутится Кувалда, и мы догадываемся, что он насплетничал капитану насчет Вильки, потому что Брус вдруг даже повеселел. Несколько раз он порывался что-то сказать комбату, но удержался от искушения. На нас он поглядывал искоса.

В сущности это был примитивный тип, и разгадать ход его мыслей не составляло никакого труда. Брусу не терпелось взять на карандашик и Глеба. Вскоре и Глеб очутился у него на заметке.

Сперва мы не поняли, о каком таком взаимном молчании толковал нам Кувалда, когда Вилька заметил его возле окна. Вскоре, однако, все разъяснилось. Этот верзила с масляными глазками все время вертелся возле Кати. Нас одолевало неистребимое желание изувечить его до полусмерти. Но мы сдерживались: Кувалда действовал осмотрительно.

Но на этот раз Кувалда не утерпел. Воспользовавшись тем, что мы были заняты чисткой «максима», он отправился к хатке, стоявшей на отшибе. В хатке находилась Катя. По счастью, Глеб собрался за водой для «максима». Путь его лежал мимо той самой хатки.

Что там произошло — никто толком не знал. Глеб в ответ на наши вопросы угрюмо молчал, а Катя тихо плакала.

Кувалду нашли в палисаднике избитого, без сознания, с проломленной переносицей.

Но в общем-то все было ясно. Никто, даже остроумец фельдшер, не помог Кувалде перевязать изувеченную морду.

Капитан Брус маялся, места себе не находил. Еще бы! Через час — атака.

Наш новый ротный — старшина, симпатичный рябой дядька с маленькими хитрющими глазками — велел установить «максим» метрах в трехстах от южной околицы села.

Разбитый пулемет дребезжал и звякал на выбоинах. Пришлось тащить его на руках, чтобы скрытно добраться до указанной ротным позиции. Мы почти не волновались. Беспокоило другое: как бы не пропустить фашистов, если они кинутся по дороге в нашу сторону.

— Глеб,— сказал Вилька,— давай-ка будь вторым номером, а Юрка пускай поработает со «шмайсером», все равно ему нечего делать, коробки с лентами под рукой.

— Ладно.

Завечерело, но еще не сгустилась тьма. Умница комбат, выбрал подходящее время для атаки. Мы лежали, притаившись за пыльным кустом, и нас одолевала нервная зевота. Наш батальон взял инициативу в свои руки. Кто сказал, что мы пробиваемся из окружения? Это они, фашисты, окружены, всюду их подстерегает смерть.

Мысленно мы видим, как осторожно подбираются к селу наши'бойцы. В селе слышен шум моторов, патефон наигрывает разухабистый фокстрот... Разведчики снимают охрану... Тишина... Вдруг — длинная автоматная очередь, крик — и тут же в небо взлетела белая ракета, заахали гранаты, «уррр-а!!» покатилось неудержимой волной...

Мы были уже опытными солдатами. В хаосе звуков боя мы теперь разбирались так же хорошо, как дирижер в партитуре. Наш рыкающий «Дегтярев» работает вовсю, винтовочные щелчки сливаются в аритмичные очереди, словно ведет огонь пулемет-заика... А это фыркают наши, трофейные автоматы, слаженно, дисциплинированно. Они бьют по северной околице.

— Вот дают прикурить!— Вилька дрожит от нетерпения.

Глеб нежно улыбается.

Вдруг из-за крайней хаты на дорогу выкатился мотоцикл с коляской... третий... пятый. За мотоциклами бежала толпа фашистских солдат.

Вилька вцепился в рукоятки «максима».

— Подпустим шагов на сто. Тогда и без прицела сработаем.

Меня прошиб озноб. Но это не страх, а нетерпение охотника, волнующегося, как бы не упустить дичь. У меня всего пять автоматных обойм.

— А, гады!— прохрипел Вилька.

Деловито затарахтел наш «максим», поводя стволом из стороны в сторону. Фашисты взвыли, шарахнулись назад, но из села по ним ударил. «Дегтярев»... Опрокинулся один мотоцикл, второй...

Одному отчаянному фрицу все же удалось проскочить через зону смерти. Мотоцикл его с ревом промчался по дороге, перед самым нашим носом... В следующую секунду я послал ему в спину целую обойму. Для гарантии. Мотоцикл круто развернулся, опрокинулся и затих. Это было великолепное зрелище. Я упивался им. Тут-то меня и ударило по руке. Нет, не ударило. Мне показалось, будто пальцы левой руки прищемило дверью. Я вскрикнул, взглянул на руку и увидел, что безымянного с мизинцем как не бывало.

Это мне удружил рехнувшийся от страха фриц. Он напоролся на наш-пулемет, чудом уцелел, полоснул мне по пальцам из автомата и сейчас лежал в двух шагах от нас на спине, широко раскинув руки. Глеб прострочил его чуть ли не пополам.

Вилька перевязывал мне руку и чертыхался. Глеб занял его место у пулемета. Но стрельба уже смолкла.

— Все... Порядок,— проворчал Вилька, закончив перевязку.— Поздравляю с боевым ранением. Человек всего добьется, если очень захочет. На то он и царь природы.

Я молчал — мне было не до шуток.

— Слушай, царь,— продолжал Вилька,— какого рожна ты встал во весь своей несравненный рост? Любовался делом рук своих? Ох-хо-хох... Гордыня. Скажи спасибо Глебу, а то бы этот фриц не успокоился на двух пальцах.

Мне было нехорошо, поташнивало. Боль терзала уже всю руку.

Сквозь туман я увидел наших бойцов. Они несли ящики, трофейное оружие. Прокатила легковая автомашина.

Батальон свернул с дороги и шел по жнивью, сквозь кукурузные поля, по мелким балочкам.

— Головастый у нас комбат,— комментировал Вилька.— Не на восток ведет, а на север. Путает фрицев.

— Где Катя?— глухо спросил Глеб.

— С ранеными.

— Не задело ее?

— Типун тебе на язык.

Глеб вроде бы ничего особенного не сказал. Но я все понял. Чепуха, будто я без Кати не могу жить. Это он, Глеб, без нее не может. Он — и больше никто.

И мне вдруг стало легко и радостно.

— Глеб,— сказал я,— береги ее, обещаешь? Он кивнул.

Вилька рассмеялся:

— Она мне, знаешь, что утром сказала? Она сказала: «Виля, береги его с Юрой. Обещаешь?» В том, значит, смысле, чтобы Виля и Юра вдвоем берегли его одного. Каково, а? А на нас им наплевать. Друзья!..

Он опять рассмеялся. И я тоже. Все'стало на свои места. Все разъяснилось. И рука не так сильно болит. Только в душе чуточку засаднило.

— Завидую я тебе, Глеб,— сказал Вилька. Глеб промолчал.

В балочке, поросшей по склонам колючим кустарником, мы и заночевали.

Утром за меня взялся остряк фельдшер. Катя помогала ему.