Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном
Шрифт:
Плачет юнкер Оболенский:
«Дураки родители!
Ей ребенка сделал Ржевский,
А мне зубы выбили!»
— Юнкеру… пошлите… сто рублей! — еле вымолвил царь; плечи его тряслись.
— Слушаюсь, ваше величество.
«Допекло государя — батюшку! — ликовал Акакий Филиппыч. — Ох, потекут сейчас реки соленые. Ох, несдобровать теперь поручику!»
И, притопывая, пропел:
Как на бале — маскараде
Ржевский даме вставил сзади.
Маску снять корнет не смел,
Стыдно было, но терпел.
— Корнету жалую пятьсот целковых! —
Советник, поэтически выбросив вперед руку, продекламировал:
Шла из города Рязани
Мои ноженьки устали
Ехал Ржевский — пожалел:
На коне, прям, отымел!
Царь, схватившись за живот, заелозил каблуками по полу. Лицо его искажала нечеловеческая гримаса; по щекам катились слезы.
— А что вы делали в Рязани, бедный мой Акакий Филиппыч?
— Помилуйте, ваше величество, — позеленел советник, наконец поняв, что царь смеется, — это не я, то есть я в Рязани был, но в карете, и это не меня, то есть не про меня. Это девичья частушка!
Александр замахал на него руками, едва переводя дух.
— А мне послышалось… вы же знаете, я туговат на одно ухо.
— К чему зовет народ эта непристойность, государь?! — взвизгнул тайный советник.
— Да, да… к чему?
— К разврату! И опасному панибратству между дворянством и крепостными. В результате в государстве заводятся незаконнорожденные разночинцы со знанием французского языка, то есть с мыслями черни и языком знати, а дальше… что будет дальше?
Александр промокнул глаза платком.
— Что — что?
— Революция! Ваше величество помнит о страшном конце Людовика XVI?
— Кажется, у него был сифилис?
— Нет, но его кастрировали. То есть обезглавили.
— Несчастный Людовик! — Царь бережно провел платком по шее. — Как вы думаете, Акакий Филиппыч, не от того ли у нас принято изъясняться по — французски, что самые пикантные книги написаны на этом языке? В моей библиотеке вся порнография на языке Вольтера и Парни!
— Возможно, ваше величество. Но никаким «Проделкам маркизы» не сравниться с одами Баркова. У него — строфы без мата не найдешь! Я только вчера перечитывал, бля. Ой!
— Это, кстати, заметно.
— Не ради похоти, ваше величество. А исключительно в государственных интересах!
— Разумеется, Акакий Филиппыч. — Царь поднялся. — Полагаю, будущее все — таки — за русским языком. Авось, и революции не будет. А что до Ржевского… — Александр скомкал платок. — Пусть резвится… пока бомба в штаны не залетела.
Глава 37. Крик души
Мысль убить Наполеона родилась у Ржевского внезапно.
Стояло ясное теплое утро.
Поручик завтракал в лесу вместе со своими друзьями, поглядывая в небо. В причудливых изгибах редких облаков ему виделись то женская головка, то ножка, то грудь. Обласканные солнечными лучами облака кружили по небосводу, словно наложницы в гареме.
— Что задумался, Ржевский? — перехватил его взгляд Бекетов. — Ворон считаешь?
—
Облаками любуюсь. Уж больно на баб похожи!— Ишь ты! А ведь и вправду.
Проглотив очередную порцию овсяной каши, Ржевский в сердцах бросил ложку.
— Я убью его, черт меня раздери! — заскрежетал он зубами. — Сколько можно терпеть!
— За эту кашу и убить мало, — поддержал Лебедев — Кобылин, — вся в шелухе и пересолена. Я повару давно хотел сказать…
— Да я не о поваре!
Бросив котелок с недоеденной кашей, поручик побежал искать Давыдова.
Денис Давыдов нашелся на опушке леса меж трех сосен. Он проверял подпругу своего коня, привязанного к одному из деревьев.
— Я убью его, Денис! — выпалил Ржевский. — Своими руками к праотцам отправлю, только дай срок.
— Кого это ты спозаранку убивать собрался, братец?
— Наполеона!
— Бонапарта, что ли? — с усмешкой прищурился Давыдов.
— Его, капуцина проклятого. Убью и глазом не моргну!
— Мда-а…
Давыдов потрогал рукой лоб поручика.
— Мда-а… — повторил он. — Узнаю себя после Аустерлица.
— Что такое?
— Белая горячка у тебя, братец! Вот что.
— Брось, Денис. Я вчера не пил вовсе.
— Жареный петух, что ли, клюнул?
— Да, французский петух! По милости Наполеона живем в лесу как монахи. Ни на бал не съездить, ни в театр.
— На войне как на войне.
— Вот именно. Его голова давно по моей сабле плачет. Отпусти меня в Москву, не пожалеешь!
Глаза Давыдова ярко вспыхнули.
— Ах, вот ты о чем… Отменная идея, братец! И вправду, обезглавим французские полчища, они тогда как тараканы из России повалят.
— И я о том же, Денис.
— Поживешь под шумок в первопрестольной, а там, глядишь, и самого Бонапарта возьмешь за горло. Ты, вроде, по — французски сносно изъясняешься.
— Еще бы! Небось, не зря по балам шлялся — комар носа не подточит.
Давыдов в восхищении смотрел на своего друга.
— А ты слыхал, что атаман Платов обещает выдать свою дочь за того, кто убьет Наполеона?
— Вот так новость! — воскликнул Ржевский. — А ты ее видел? Как она того-с?
— Да какова бы не была. Мало тебе, что отец генерал?
— А что отец? Мне, чай, не с ним спать. Вдруг невеста страшна как кикимора?
— Ты сперва покончи с Наполеоном, братец, а после разберешься, — засмеялся Давыдов.
— Жениться вроде недосуг, — почесал в затылке поручик. — А с другой стороны, ежели убивать — так Наполеона, а жениться — так на генеральской дочке!
— Золотые слова, Ржевский!
И они стали оживленно обсуждать детали будущего предприятия.
Глава 38. Лебедь и Леда
Субботним утром, 31-го августа, по прибытии в Москву поручик Ржевский заехал к Ростовым.
Миновав ворота, он сразу попал в водоворот шумной суматохи. Прислуга сновала туда — сюда, вынося из дома сундуки, ящики, узлы и складывая все это на расставленные по всему двору телеги.