Поручик
Шрифт:
— Из простых, — быстро ответил я.
Снова мимо. Ответ, устроивший майоры, ей явно не понравился, так что голос похолодел еще на несколько градусов:
— В комнате прибираться, в сапогах на кровати не лежать, не шуметь, распутных девок не водить.
— В Лемистане есть распутные девки? — ляпнул я от удивления.
Промах номер три. В глазах тетушки Марты я пал окончательно.
— Ведите себя в моем доме прилично, поручик, иначе пожалуюсь Кристофу.
С этими словами моя домохозяйка удалилась. Оставив меня недоумевать, кто такой этот самый Кристоф, которого я, похоже, должен был испугаться… аа, Семен Семеныч! Это же имя моего непосредственного начальника! Ну, тогда понятно, кем была тетушка Марта раньше, до
У учительниц это вроде профессиональной деформации. Помню, сидим мы как-то с ребятами из ОМОНа в кабаке — когда ОМОН еще не был Отрядом Мобильным Особого Назначения, а начальство еще не рехнулось на том, что полицейский в форме должен вести себя как Дядя Степа — ну и, в разговорах, за лексиконом особо не следим. Тут проходящая мимо девица, маленькая остроносенькая, годов так тридцати с небольшим, резко остановилась у нашего столика, развернулась, и так нас отчитала, за «недостойные выказывания», что мы очнулись только тогда, когда она уже ушла. Десяток здоровенных мужиков, три опера из угро и семь омоновцев в полном обмундировании, стояли, вытянувшись, все время нотации и смущенно обещали больше так не делать. Чувствуя себя нашкодившими пацанами.
Уф. Я забросил два чемодана в шкаф, пообещав самому себе потом разобрать вещи — и разобраться в том, что у меня за вещи такие есть — и вышел, через маленькую прихожую, в которой помещались только вешалка и стойка для обуви, на упомянутую выше террасу.
От двери вниз спускалось широкое деревянное крыльцо — отдельный выход, как и обещали, а вправо протянулась дощатая терраса, охватывающая дом на высоте примерно метра.
Сам дом был старым, деревянным, выкрашенным темно-вишневой краской и построенным еще при царе Горохе. Если быть точным… дайте-ка прикинем… при Александре Втором. Потому что дому сто лет, и он через несколько лет пойдет под снос. Жильцов обещают расселить в новом микрорайоне Залесье, который закончат как раз через три года. Кстати, именно там будет построена квартира для пополнения местной милиции. То есть — для меня. Это я удачно попал, однако. Молодой, холостой, милиционер, на хорошем счету, жильем обеспечен… Живи и радуйся.
А жить здесь, однако, хорошо.
Я облокотился о перила, закурил и посмотрел вдаль.
От дома отходила вниз площадка с подстриженной — а может и скошенной- травой, усыпанной зелеными шапками невысоких кустов, на которых краснели ягоды. Чуть дальше тянулся забор из заостренных сверху досок, а сразу за забором качались верхушки деревьев, растущих внизу крутого и высокого откоса.
А за деревьями голубело озеро с темными скорлупками лодочек и белыми парусами.
Мне здесь определенно нравится!
«Бывает, проснешься, как… кто-то… крылатой пружиной… крылатой пружиной?.. на взводе, и хочется петь и трудится… Но к завтраку это проходит».
Вот примерно такие же ощущения сейчас у меня.
Бодро проснулся ранним утром, полюбовался, раздвинув занавески на искрящуюся под утренним солнышком гладь озера — интересно, как оно называется? — побрился, побрызгался ароматным одеколоном «Старина» — так что теперь я, видимо, пахну древней развалиной — и вышел на террасу в рассуждении насчет позавтракать.
Хотя мне и казалось, что встал я рано, но оказался не самой ранней пташкой: в плетеном кресле на террасе уже сидел, глядя на водную гладь, интересный персонаж. Старик, годков так семидесяти, худой, можно даже сказать, высохший, с острым носом и пышными белыми усами, в легком светлом костюме в тонкую полоску, с галстуком — это утром-то! — и белой шляпе с черной лентой. Рядом стояла прислоненная трость с гнутой рукояткой. А еще рядом со стариком стоял табурет, на котором красовалась
бутылка вина и пустой хрустальный бокал. Бокал, впрочем, тут же перестал быть пустым: старик, не отрывая взгляд от озера, налил себе вина и отпил глоток.Это утром-то.
— Доброе утро, — вежливо поприветствовал его я. Вежливость — лучшее оружие вора… и опера, между прочим, тоже.
— Доброе утро, товарищ поручик, — кивнул старик, даже не посмотрев на меня.
Дьявольская проницательность. Как он догадался, что я — поручик? Наверное, потому что я одет по полной форме. А одет я так по двум причинам: во-первых, я собираюсь представляться по случаю прибытия к новому месту службы, а во-вторых… У того, кто занимал мое нынешнее тело до меня, у Александара, мать его Человки в любых вариантах, просто не было другой одежды. Два комплекта формы и тренировочный костюм. Все. В чем он по девкам ходил, интересно — в мундире?! Или Челковки был таким прожженным служакой, что иной одежды кроме формы и не представлял? Хорошо еще, что я угодил в это тело уже после того, как данное тело уехало к новому месту службы, где его, это самое тело, никто не знает. А то расхождения в поведении быстро бы заметили и тогда — что? Психушка? В лучшем случае, если удастся замастырить амнезию — инвалидность. Это в лихие времена Гражданской и нэпа на службе в милицию оставили бы любого, хоть с амнезией, хоть с паранойей. На людей не бросается, воров ловит — годен!
Так я рассуждал за завтраком. Тетушка Марта подала яичницу с жареной картошкой и огромную кружку чая, величиной почти с пивную. Так что я чувствовал себя сытым и довольным, как питон. Настолько сытым и довольным, что у меня даже начал работать сотрясенный мозг, подсказавший, наконец, забывчивому хозяину, что сегодня — суббота и на новом месте службы я должен показаться только послезавтра. Лучше поздно, чем никогда, конечно… Вот только чем мне с утра заниматься?
Интернета здесь нет, телевизор есть вообще, но нет в частности у меня в комнате, книги я не особо люблю. В отличие от прежнего Челковки, который напихал ими полный чемодан. Лучше бы одежды взял, библиофил!
Да и за время лечения мне до чертиков надоело торчать в четырех стенах, хоть наколку на руке бей «один в четырех». Поэтому я решил прогуляться по городу, понюхать, так сказать, чем местные живут.
Я неторопливо фланировал по центральной улице славного Лемистана, а вся моя оперская натура сопротивлялась этой, мать ее, прогулке.
Опер должен быть незаметен в толпе, как черный кот в темной комнате, взгляды прохожих должны с него соскальзывать, как масло с тефлоновой сковородки, а я, в своей новенькой форме и с неместным лицом из этой самой толпы выделялся, как пингвин среди официантов — вроде и похож, но за своего не сойдешь.
На меня явственно пялились, пусть и не впрямую, но определенно понимая, что я — чужак. Некоторые здоровались, я вежливо здоровался в ответ, тем временем скользя взглядом по прохожим, чтобы определиться — как именно мне одеваться, чтобы, если не сойти за своего, то хотя бы не сильно выделяться.
В прежней жизни — господи, что за бред… — я носил джинсы и кроссовки, рубашку навыпуск или кожанку, на голове — кепку. Здесь же, как я вижу, в таком наряде я буду выглядеть слишком экстравагантно.
Большинство мужчин носили легкие летние брюки светлых оттенков, трикотажные рубашки или футболки. На ногах — туфли в дырчатых узорах. Джинсы, кстати, все же попались пару раз, но, судя по всему, обычной одеждой не были. Мда. В такой одежде лазать по каким-нибудь подвалам или чердакам, осматривая лежалый труп — все равно что сразу выкинуть. А если кто-то подумает, что в здешней глуши и тиши лежалые трупы встречаются не чаще, чем трупы ходячие, сиречь — зомби, то этот самый кто-то сильно ошибется. Трупы это такая вещь, что постоянно возникают там, где их казалось бы и не ждешь. Даже в тиши. Особенно в тиши.