После – долго и счастливо

– Дамы хотят зайти к нам, когда здесь все закончится, так что мне понадобится твоя помощь, как только мы вернемся домой, – говорит мать после того, как с последними объятиями покончено.

– Что за дамы? Они хотя бы его знали? – огрызаюсь я.

Не могу удержаться от грубого тона. Мать хмурится, и я начинаю испытывать легкое чувство вины. Но оно тут же проходит, когда она оглядывает церковь, чтобы убедиться, что никто из ее «друзей» не услышал моих неуважительных слов.

– Да, Тереза. Некоторые знали.

– Я бы тоже хотела помочь, – улыбнувшись, вступает в разговор Карен, когда мы выходим наружу. – Надеюсь, вы не против?

Я так благодарна Карен за то, что она приехала. Она всегда такая добрая и чуткая и, похоже, пришлась по душе даже моей матери.

– Очень мило с вашей стороны, – соглашается мать и уходит, помахав незнакомой мне женщине, стоящей среди небольшой толпы на лужайке у церкви.

– Не возражаешь, если я тоже приду? Если нет, не проблема. Я знаю, Хардин здесь и все такое, но раз уж он сам мне позвонил… – говорит Зед.

– Конечно, приходи. Ты столько проехал, чтобы добраться сюда.

Ничего не могу с собой поделать, но при упоминании о Хардине начинаю обшаривать глазами парковку. Замечаю, что на другой стороне площадки Лэндон и Кен садятся в машину Кена. Насколько мне видно, Хардина с ними нет. Я была бы совсем не прочь перекинуться парой слов с Лэндоном и Кеном, но они сидели рядом с Хардином, а я не хотела, чтобы он остался в одиночестве.

Во время похорон я ужасно волновалась, не придет ли ему в голову рассказать Кену правду о Кристиане Вэнсе прямо перед всеми присутствующими. Хардин чувствует себя несчастным, поэтому, скорее всего, захочет, чтобы кто-то другой ощутил то же самое. Я молюсь, чтобы у него хватило порядочности дождаться подходящего момента, чтобы раскрыть обидную правду. Знаю, что он порядочный. В глубине души Хардин неплохой человек. Просто ко мне относится плохо.

Я поворачиваюсь к Зеду, который общипывает катышки со своей красной рубашки.

– Хочешь обратно прогуляться пешком? Это недалеко, не больше двадцати минут.

Он соглашается, и мы сбегаем прежде, чем моя мать успевает затолкать меня в свою маленькую машину. Сейчас мне невыносима мысль, что придется находиться с ней в тесном замкнутом пространстве. Мое терпение на исходе. Не хочется ей грубить, но каждый раз, как она поправляет свои идеально завитые волосы, я раздражаюсь все больше.

Зед прерывает молчание спустя десять минут после начала прогулки по маленькому городку.

– Хочешь поговорить?

– Не знаю. Наверное, что бы я ни сказала, все будет бессмысленно. – Я качаю головой, не желая, чтобы Зед понял, какой безумной я стала за последнюю неделю. Он не спросил меня об отношениях с Хардином, и я ему за это благодарна. Не собираюсь обсуждать ничего, что касается меня и Хардина.

– А ты попробуй, – подначивает Зед, тепло улыбаясь.

– Я схожу с ума.

– От злости или просто спятила? – дразнит он, игриво толкая меня плечом. Мы ждем, пока проедет машина, чтобы перейти улицу.

– И то и другое. – Я пытаюсь улыбнуться в ответ. – В основном от злости. Это неправильно, если я злюсь на отца за то, что он умер?

Мне не нравится, как звучат эти слова. Нельзя так думать, но чувства подсказывают иное. Злость лучше, чем пустота. Злость отвлекает. А я как раз отчаянно нуждаюсь в том, чтобы отвлечься.

– В этом нет ничего неправильного, хотя как посмотреть. По-моему, тебе не следует на него злиться. Уверен: он не нарочно. – Зед смотрит на меня, но я отворачиваюсь.

– Он точно знал, чем собирался заняться. Все, что его интересовало, – это кайф. Он не думал ни о ком, кроме себя и будущего удовольствия, понимаешь? – Я сглатываю чувство вины, нахлынувшей вслед за словами. Я любила отца, но нужно быть честной. Нужно дать волю чувствам.

Зед хмурится…

– Ну не знаю, Тесса. Вряд ли все было именно так. Я бы, наверное, не мог злиться на умершего, особенно если это был бы кто-то из моих родителей.

– Я росла без него. Он ушел от нас, когда я была ребенком.

Знал ли об этом Зед? Сомневаюсь. Я привыкла общаться с Хардином, который знает обо мне все, и иногда забываю, что другим людям известно обо мне только то, что я позволяю им узнать.

– Может быть, он ушел, потому что считал, что так будет лучше для тебя и твоей мамы? – говорит Зед, пытаясь меня успокоить, но у него ничего не получается. От его слов хочется закричать. Я устала слушать одну и ту же отговорку. Все люди, которые якобы хотят для меня лучшего, оправдывают бросившего нас отца и убеждают, что он сделал это для моего же блага. Какой самоотверженный человек, бросивший жену и дочь на произвол судьбы!

– Не знаю, – вздыхаю я. – Давай просто не будем больше об этом.

И мы не разговариваем. Молчим до самого дома матери, и я пытаюсь не обращать внимания на раздражение в ее голосе, когда она начинает выговаривать мне за то, что я так долго добиралась до дома.

– К счастью, Карен помогла, – замечает она, когда я прохожу мимо нее на кухню.

Зед стоит, переминаясь с ноги на ногу, не зная, чем помочь. Мать тут же сует ему в руки коробку крекеров и, открыв крышку, молча указывает на пустое блюдо. Кен и Лэндон уже получили задание нарезать овощи и разложить фрукты на лучшие мамины подносы – те, которыми она пользуется, чтобы произвести впечатление.

– Да, к счастью, – бормочу я себе под нос.

Мне казалось, что весенний воздух поможет остудить злость, но нет. В крошечной кухне слишком мало места, слишком душно, а разряженные, пытающиеся кому-то что-то доказать женщины все прибывают.

– Мне нужно подышать. Скоро вернусь, оставайся здесь, – говорю я Зеду, когда мать убегает за чем-то в коридор.

Я благодарна ему за то, что он проделал такой долгий путь, чтобы побыть со мной, но не могу избавиться от неприятного осадка после нашего разговора. Нужно проветрить голову, и тогда я взгляну на все по-другому. Но сейчас я хочу побыть в одиночестве.

Задняя дверь скрипит, когда открывается, и я проклинаю себя, надеясь, что мать не помчится во двор, чтобы затащить меня обратно в дом. Солнце отлично поработало над толстым слоем грязи в теплице. Пол еще наполовину влажный, но мне удается найти сухой пятачок. Меньше всего хочется угробить дорогущие туфли на высоких каблуках, которые матери не по карману.

Краем глаза я замечаю какое-то движение и чуть было не ударяюсь в панику, но из-за стеллажа выходит Хардин. Вокруг его ясных глаз темные круги, кожа бледная. Привычный румянец и легкий загар исчезли, уступив место нежному, призрачному цвету слоновой кости.