После и вместо

– Сойка-пересмешница, обещай мне. Обещай, что ты сделаешь это.

Он такой красивый, что дыхание перехватывает. Просто коснуться кончиками пальцев щеки, скользнуть губами вдоль линии скул, запустить пальцы в волосы…

– Я сделаю это. Клянусь тебе, Финник. Твоя… смерть не будет напрасной, - слезы душат сильнее, чем накинутая на шею удавка, и фразы получаются рваными с надрывом.
– Зачем ты? Почему?

Это мог быть кто угодно, так почему именно он? Тот, кто единственный из всех них имел шанс на нормальную жизнь. Тот, кого никогда не увидит жена и еще не рожденный малыш.

– Позаботься о них, Огненная Китнисс.

Это так жестоко, его просьба. Это как разрывная села прямо в сердце или ягоды морника под язык.

– Я все сделаю, Финник. Энни и ребенок будут в безопасности. Я позабочусь.

И каждый день буду помнить о том, что посмела возжелать то, чего (кого) никогда не могла получить.

– Спасибо, Китнисс. И помни, всегда помни о том, кто твой настоящий враг.

Светлеющее на востоке небо хмурится все сильнее, и крошечные колючие капли дождя падают сверху, царапая руки, лицо. Одэйр смотрит так пристально, что Китнисс понимает - в это мгновение он знает каждую ее мысль, каждое слово, что таяло на губах, так ни разу не прозвучав.

– Ты умер из-за меня. Прости. Прости меня, Финник.

Она вырвала бы свои глаза, лишь бы не помнить тот момент, когда он рухнул с лестницы вниз, увлекаемый десятками узловатых рук склизких уродов, созданных Капитолием, не помнить, как они рвали его на части, а ей оставалось лишь шептать сдавленно: “Морник, Финник, вспомни про морник”. Когда огненный цветок распустился под ногами, сбивая с ног жаркой волной, Китнисс поняла, что Победитель 65-х Голодных Игр выполнил свой долг до конца.

– Это не так. Ты не виновата, запомни, - ласковый шепот выдергивает девушку из туманных воспоминаний, и прозрачная рука касается растрепанной косы - будто гладит по голове. Она не чувствует прикосновения, но почему-то становится легче. Как если бы он обнял ее, как бывало прежде, тронул губами макушку и шепнул, что все будет хорошо, что он рядом, что он поможет.
– Ты справишься, Сойка-пересмешница. Ты справишься, моя милая Китнисс.

Она вздрагивает, когда тяжелая ладонь опускается на плечо и тихий, но кажущийся оглушающим в утренней тишине, голос лейтенанта Боггса раздается прямо над ухом.

– Все в порядке, солдат Эвердин?

Китнисс молча кивает и переводит взгляд на то место, где только что видела Финника. Улица пуста. И только завывающий в трубах ветер гонит по мостовой смятые бумажки и шелестящие упаковки. Яркие и праздничные, как наряды капитолийцев в дни Игр.

========== 9. Финник/Энни ==========

Ему больше не нужно вытягивать себя из ночных кошмаров, бояться проснуться и узнать, что реальность будет хуже фантазий подсознания. Сейчас, когда он держит ее руки и заглядывает - тонет в ярко-зеленых глазах, распахнутых так широко, что на ногах не удержаться, сейчас он верит (знает), что дальше все будет хорошо. Потому что его Энни вернулась к нему. Потому что он снова может касаться волос цвета теплой поздней осени и скользить губами по мраморной коже, снова и снова пытаясь пересчитывать россыпь крошечных веснушек на носу и щеках.

– Я люблю тебя, Энни Креста, - шепнет он одними губами перед самым началом церемонии.

– Финник, мне страшно, - выдохнет она, улыбаясь. И тогда он понимает, что это волнение, предсвадебный мандраж, как дрожь в коленках и мурашки вдоль позвоночника. Он словно накрывается этой улыбкой, отгораживается ею, будто щитом, ото всех армий миротворцев, какие только может выставить Сноу.

“Никто не сможет сомневаться в вашей любви”, - сказала однажды Огненная Китнисс, не думая, что ее слова могут быть расценены как ревность. Ведь она смотрела на Пита Мелларка так, словно больше в мире не существовало никого. Так, словно все исчезли, и остались только они. Финник видел себя в ее отражении. Точно также он смотрел на свою Энни.

И будто время останавливалось, замирая на месте. Вернее, не так. Мир застывал вокруг них, пока он держал ее за руку, целовал мягкие губы и зарывался лицом в рыжие волосы, пахнущие морем, ландышами, … жизнью. Замирал или исчезал, растворялся, как соль растворяется, тает под дождем.

Гости (весь Дистрикт №13, на самом деле, и все беженцы, у которых больше не было дома) затихли, и церемония началась. Пока Энни шептала клятвы вечной любви и верности, Финник чувствовал, что за спиной распускаются крылья. Он думал их давно уже нет, этих крыльев свободы и счастья. Он думал, что две Квартальных Бойни - одна за другой, и манипуляции Сноу, сотни чужих постелей и жадных похотливых рук - он думал, все это вырвало их с корнем, развеяв обрывки перьев по ветру. Может быть, они, эти крылья, отрасли только что, пока Энни Креста брала его в мужья, обещая любить до конца их дней.

“Рука об руку. Только вместе, Финник Одэйр. Навсегда”

Навсегда.

– Я, Финник Одэйер, беру тебя, Энни Креста, в жены, начиная с этого дня… - На секунду переводит дыхание, чувствует, как сдавливает волнением горло. Далеко в толпе гостей он видит Китнисс Эвердин, что кивает, подбадривая. Переводит дыхание.
– Вместе и врозь, мы всегда будем одним, одной жизнью, одной целью, одной судьбой.

Он говорит, уже не слыша никого, ничего. Но чей-то голос рассеивает вязкий туман, окутавший жениха и невесту плотным коконом, будто теплым ватным одеялом:

– Теперь вы можете поцеловать невесту.

Он тянется к любимым, влекущим губам. Он пробует их, будто впервые, и кажется, что краски становятся ярче, а звуки - насыщенней. Он знает, что Энни никогда еще не была красивей, а он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым болваном. Он хочет запомнить каждый вдох, каждую улыбку, каждый взмах ее ресниц и каждое трепетное касание маленькой ручки. Как играет свет в ее волосах, и как ложатся локоны на плечи, когда она поворачивает голову, как развевается ее подвенечное платье и как невинно и нежно прозрачная фата прикрывает волосы, что, кажется, горят, полыхают изнутри. Он хочет запомнить все черточки и все детали, чтобы потом рассказывать их детям и внукам.

Он не знает, что ему осталось жить лишь десять дней.

*

– Ты уезжаешь так скоро, - шептала на рассвете сонная Энни и, потянувшись, взъерошила его золотистые кудри.
– Обещай, что будешь осторожен, любовь моя.

– Это финальный рывок. Мы возьмем Капитолий и продолжим праздновать уже там. А том поедем домой, в Дистрикт №4. Помнишь мачты наших лодок, и как вода отливает серебром, когда мы выходим под парусом в море? Помнишь, как блестит на солнце трезубец и как свистит, рассекая волну? Помнишь, как волны разбиваются о камни, и в воздух взметаются сотни крошечных брызг, переливающихся на солнце всеми цветами радуги?

Финник улыбается, он склоняется, чтоб потереться носом о ее щеку, а потом целует жадно и глубоко. В последний раз. Перед тем, как уйти.

– Я вернусь очень-очень скоро, ты и соскучится не успеешь.

Она будет скучать по нему всю оставшуюся жизнь.

*

– Короткий у вас был медовый месяц.
– Китнисс уже не улыбается, да и Финнику как-то не до смеха. Он чувствует ледяное дыхание вечности где-то у затылка, но никак не может заставить себя обернуться, чтобы заглянуть ей в глаза.