После капитализма. Будущее западной цивилизации

Любые надконституционные образования типа правящих кланов, ельцинской «семьи» или «мафии» с точки зрения наступающей «комбинаторности» означают не более и не менее, как попытки некими искусственными, нерыночными, насильственными средствами затормозить процесс ротации — революционная борьба ближайших веков будет направлена именно на расчистку общества от всех тормозящих моментов такого рода, — но не во имя по-левацки понимаемой справедливости, а во имя окончательного торжества рыночной стихии.

К слову сказать, всевозможные попытки защищать интересы труда с помощью профсоюзов или трудового законодательства являются такими же инструментами торможения, отторгаемых обществом комбинаторности. Поэтому тут мы видим уникальную, еще не виданную в истории ситуацию, когда богатые и бедные, пролетарии и капиталисты, профсоюзы и топ-менеджеры корпораций окажутся по одну сторону баррикад.

В условиях доминирования комбинаторно-сетевых отношений быть «на коне», занимать господствующее положение означает прежде всего быть востребованным сетью, быть «в моде», но, как мы знаем, судьба профессионалов, зависящих от моды, скажем парижских художников, весьма превратна. Череда «модных» артистов, сначала носимых публикой на руках, а затем в большинстве своем забываемых или отступающих на вторые роли, дает наглядную модель отношений элитарности и господства в комбинаторном социуме.

Процесс размывания элиты начинается (уже начался) с изменения преставлений об элитарности: быть достойным звания «элитария» в течение сколько-то продолжительного времени будут люди, не занимающие определенные позиции в глобальных корпорациях, а эффективно лавирующие в море постоянно возникающих и исчезающих временных структур. Соответственно, глобальная стратификация— разделение на классы — будет происходить прежде всего в зависимости от навыков такого лавирования. Умение перестроиться, изменить выставляемые на рынок способности и навыки в соответствии с изменяющимися «требованиями времени», умение вовремя выйти из гибнущей «производственной комбинации» и нащупать новую станут главными критериями, в зависимости от которых «агент» сможет сохранять свою востребованность, а значит, престиж, доходы и «силу» своей социальной позиции.

Но очевидно, что лишь ничтожное меньшинство людей оказывается способным показывать наилучшие результаты лавирования в течение всей своей жизни; в любом виде спорта мало кто бывает чемпионом очень долго, и это тем более верно, если сами правила спортивной игры постоянно меняются, то есть если сама методика успешного лавирования изменяется до неузнаваемости. В мире постоянной изменчивости достигший успеха временный элитарий, наверное, сможет надолго пользоваться высоким уровнем потребления, «богатством», но не руководящим положением. Впрочем, и с «богатством» не все просто: чем большее значение имеет кредит, тем большую роль играет не имущество, а оценка кредитоспособности, сделанная банком, а оценка, конечно, принимает во внимание социальную позицию.

Время в неком смысле станет одной из сторон антагонистического классового конфликта: его основное содержание сведется к противостоянию стабильных структур и времени или, говоря по-другому, к борьбе стабильных структур с собственной эрозией. Типичный социальный конфликт будет представлять собой конфликт структуры и динамичности, медленной и высокой скорости изменений, говоря словами При гожи на — конфликт порядка и хаоса.

Общая формула социальных конфликтов нового и новейшего времени — консерваторы против радикалов — уже пророчески говорит именно о таком виде противостояния, поскольку понятие консерватизма явно ассоциируется с чем-то медленным, а понятие радикализма — с чем-то быстрым. Но социальные конфликты прошлого все-таки не ставили вопроса о скорости изменений как таковом, о скорости и времени как принципах, требующих реализации. Вплоть до недавнего времени радикалы требовали ускорения в проведении вполне определенных, «назревших» изменений в обществе, то есть они требовали ускорения движения колеса социального развития на определенной фазе. Фактически это означало, что противостояние консерваторов и радикалов бывало актуально лишь в определенных точках развития общества, а именно в «эпохи перемен», которые неизменно оказывались разделителями между эпохами относительной стабильности, которые оказывались эпохами господства консерваторов (часто — из числа вчерашних радикалов). Но ускорение изменений заставляет вспомнить лозунг Троцкого о «перманентной революции», то есть об исчезновении разницы между революционными и межреволюционными, стабильными, временами. Еще немного — и революционные перемены станут частью нашей повседневности, политическим выражением чего станет перманентная ротация правящей элиты с размыванием точного круга социальных позиций, которые можно было бы назвать «правящими» и «элитарными».

Как утверждает российский социолог И. В. Эйдман, «развитие «умных толп», приведет к формированию внутренней социальной структуры и элиты — инициаторов, организаторов, креативщиков действий «умной толпы». Интересы умной толпы, как более современной и рациональной формы самоорганизации индивидов, неизбежно войдет в противоречие с властью старых элит, ориентированных на сохранение иррационального статус-кво. Сформировавшись, контрэлита сможет мобилизовать «умную толпу», дать бой и победить старую элиту — собственников» [4] .

4

Эйдман И. В. Прорыв в будущее: Социология интернет-революции. М. 2007. С. 339.

Дело, как ясно из уже сказанного, не только и не столько в контрэлите, сколько в системе новых отношений. И, конечно, противостоять ей будет не только старая элита «собственников». Лагерь консервативных сил, противостоящий наступлению комбинаторного хаоса, будет включать в себя самые разнородные движения, объединять которые будет одно: заинтересованность в сохранении в форме стабильных структур. В этот лагерь войдут разные силы. Правящие кланы, не желающие упускать власти. Правительственная бюрократия, не желающая передавать свои функции системе конкурирующих друг с другом аутсорсеров. Культурные учреждения, для которых жизненно важно существование именно в форме строго определенных организаций, например традиционные репертуарные театры, настаивающие на том, что они являются хранителями культурного наследия и духовного капитала. Традиционные профсоюзы, поскольку их деятельность имеет смысл только в условиях противостояния или переговоров таких крупных и устойчивых величин, как трудовой коллектив и работодатель. Церковь и вообще религия, потому что она привлекает и объединяет людей с консервативными привычками, с регидным поведением; религия может освещать даже бытовые привычки прошлых веков, вроде шляп и лапсердаков религиозных евреев.

Но трудно представить, что тотальные силы развития, направленные на увеличение эффективности производства, ускоренный рост богатств и наращивание могущества цивилизации, смогли бы потерпеть поражение или быть существенным образом замедленными.

Идеологии будущего

Если мы верим в то, что рано или поздно человечество придет к всемирному государству и всемирному правительству, то должна возникнуть и новая система идеологий, которая будет соответствовать новому государственному устройству.

Ту идеологию, которую можно было бы сегодня охарактеризовать как «правящую» или, во всяком случае, имеющую влияние в мировом масштабе, можно называть «либерализмом». Это слово имеет очень широкое значение, за сотни лет, что оно употребляется, оно довольно сильно меняло свой смысл, начиная с конца XX века модно говорить о «неолиберализме», и тем не менее этот термин вполне подходит для обозначения бытующего в современном мире комплекса идеологических концепций, утверждающих преимущества политического устройства и социальных технологий стран Запада. Либерализм можно понимать как парадигму или «рамочную» совокупность учений о преимуществах и необходимости таких декларируемых западным обществом свойств, как политическая демократия, рыночная экономика, права человека, религиозная терпимость, традиционные свободы, независимость правосудия, разделения властей, равенство перед законом и т. д. В идейной сфере либерализм базируется на авторитете определенного круга академических мыслителей и писателей, начиная с Адама Смита, Томаса Гоббса и Алекса де Токвиля и кончая Милтоном Фридманом, Хайеком и всевозможными нобелевскими лауреатами.

Логическая задача, которая стоит перед нами, заключается в том, чтобы понять, какова возможная реформация либерализма, в духе которой произошел бы возврат ответственности от института к индивиду, от формализованной процедуры к осознанному индивидуальному усилию, от авторитарного управления к самодеятельности и от авторитета канонических текстов к вниманию к фактам, при большем или меньшем сохранении ценностей, на достижение которых направлено учение.

В сущности, подобного рода «реформированный либерализм» уже существует, существует уже очень давно и именуется анархизмом. Таким образом, возникает вопрос: при каких обстоятельствах анархизм, или по крайней мере идеологическая парадигма, напоминающая анархизм во многих своих чертах, получит доминирующее влияние в большом числе стран мира и каким образом этот «неоанархизм» может вырасти из современного либерализма?

Все дальнейшее, разумеется, будет сплошной фантазией, но как еще можно «уловить» будущее в свои сети?

Для того чтобы понять, в каком направлении либерализм будет реформироваться, надо понять, где в либеральной парадигме имеются «затвердевшие» участки излишней заформализованности, авторитаризма и потери духа собственных ценностей. Именно на отталкивании от этих консервативных элементов должна возникнуть новая, реформированная парадигма. И если мы предполагаем, что современный анархизм отражает дух этого будущего учения, то «больной» элемент либерализма должен быть главным объектом разногласий между либералами и анархистами.