После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Работа FDJ в нашем регионе находится на самом дне.
Молодежь не проявляет к ней никакого интереса. Штеффи абсолютно аполитична и не имеет особого отношения к партии. Скорее наоборот. Но когда ее спросили, не хочет ли она стать секретарем FDJ, она сразу же согласилась. Удивленный, я хотел узнать, почему. «О, почему?», — сказала она, и я подумал про себя, что это, наверное, социальный престиж.
Я подумал, что это, должно быть, социальный престиж, который сопутствует такой должности. Штеффи — единственная, кого директор беспокоит за ее лекции. Как молодое растение FDJ, она пользуется почетом. Всех остальных жестко критикуют и приказывают принять необсуждаемые меры с жесткими сроками. Никакого обсуждения не происходит.
Как руководитель самого низкого уровня, я, вероятно, имею наибольшую свободу, наибольшую свободу действий в реализации своих задач. Но с Ахимом, моим начальником отдела, все уже начинается. Когда я пишу протокол, в нем точно указано, что произошло и что не произошло. Затем Ахим переписывает его. Он немного смягчает его здесь, немного нейтрализует там. Он также переводит его на официальный язык.
Я не могу убедить его, что они полностью недействительны. Затем его получает начальник отдела. Затем он немного «улучшает» то тут, то там, и у директора на столе лежит бумага, в которой уже нет никаких взрывоопасных проблем.
Для того чтобы отправить 30 детей на три недели в ЧССР, мне нужно написать план мероприятий, план комплектования, программу содержания, каждый месяц промежуточный отчет о ходе выполнения, курс обучения для членов делегации, организовать несколько встреч с представителями компании, районных и окружных профсоюзов, нужно заполнить семь кадровых анкет, валютные анкеты и т.д. Для детской группы в Польшу также составляется план действий, программа и т.д. Для двух лагерей отдыха, конечно, тоже еще раз. Система отчетности и документации в ГДР была почти террористической и занимала пятьдесят процентов рабочего времени. Когда всем отделам было предложено разработать программное обеспечение для своей области, Штеффи и первой мыслью было разработать программу по плану управления.
Я не состояла в партии, мне не нужно было подчиняться их прямой власти и не нужно было иметь дело с их ритуалами. Но я мог использовать их авторитет. Когда я исчерпал все свои возможности и не смог добиться от директора по производству выделения людей для сопровождения детских транспортов, тогда я пошел к Эгону, партийному лидеру района, и сказал: «Кто возьмет на себя ответственность, если праздничные транспорты не удастся обеспечить? И поскольку я знал, что партия в конечном счете несет ответственность за все, Эгон взял трубку и взял товарища директора на себя и взял товарища директора в оборот.
У меня был соблазн, я бы вступил в партию.
Потому что в ней было так много тех, кого я выгнал, потому что они разжирели в партии оппортунизмом, некомпетентностью, авторитаризмом и застоем. Но мне не разрешили. Нельзя так делать», — говорят товарищи из столицы. «Перед партией мы не можем скрывать вашу легенду, перед партией мы должны спустить штаны».
В Магдебурге кабаре всегда раскупается на ура, а у меня самые лучшие связи с кабаре. Такие связи на вес золота. Теперь мы всегда ходим в кабаре, чтобы выполнить наш культурный план. Однажды даже директор пошел, потому что не мог представить, что ему придется пережить. В программе остро и остроумно рассказывается об агитационных фразах и примитивной логике аргументации в «партийной литературе». Мы хлопали себя по ляжкам от удовольствия, как и остальные зрители. Наш директор покидает спектакль в отвращении. Он больше не может выносить реальность ГДР, как только она ставится под сомнение.
Когда ГДР рухнет, я приду к нему и спрошу, что находится в моем кадровом досье. Он знает, как я был интегрирован в компанию, теперь я хочу знать, какая информация содержится в кадровом досье. Неизвестно, в чьи руки попадет кадровое досье.
«Ваше досье совершенно обычное и незаметное», — говорит он, пока я листаю его. Когда я ухожу, он покорно добавляет: «Всем этим мы обязаны Горбачеву».
Мне трудно признать общий экономический и культурный застой в ГДР. Я нахожу дефицитные условия, но я не сопровождал их процессы до сегодняшнего дня, я почти ничего о них не знаю. Я воспринимаю государство как
новое, а значит, и как изменчивое. Это отличает меня почти от всех жителей ГДР.Когда Ханна узнает, что я приехал с Запада, она спрашивает меня: «Что ты думаешь о ГДР? Я долго думаю, какое описание подходит к моим чувствам. «Как на стадии пионеров», — отвечаю я. Для меня социальная реконструкция началась не в 1945 г., а в 1982 г. Я по-прежнему считаю, что все осуществимо. Сорок лет усилий не отягощают мою спину. Я думаю, что сорок лет могут быть только началом эпохальной попытки освободить человечество от капитализма. И я думаю, что в ГДР уже многое произошло. Поэтому моё отношение ко всем явлениям положительное, несмотря на мою старую критику и гнев по поводу некоторых вещей. Но чем прогресс, вырванный у капитализма, лучше ГДР? Не было более глубокой, более развитой альтернативы, чем эта республика. Все, что называет себя социалистическим в рамках капиталистической системы, связано с ней и находится в ее ловушке. Это всегда лишь воображаемая, непроверенная и бессильная утопия.
«Вы говорите так, как будто только что окончили партийную школу», — говорит Ханна Яхенд, и это звучит так, как будто она говорит: вы полны иллюзий относительно ГДР. Но я просто думаю, что все, чего хочет социализм, лучше и имеет больше будущего, чем то, чего хочет Запад». Ханна — директор кассового центра. Ее отец был фабричным рабочим и сгорел как солдат в Первой и Второй мировых войнах. Ее мать была
Ее мать была фабричной работницей и воспринимала профессиональный рост своей дочери как необычную удачу. На Западе Ханна, вероятно, была бы фабричной работницей, продавщицей или парикмахером. Ханна — один из многочисленных примеров коллективного подъема рабочего класса в ГДР. Она считает: ГДР стоила этого, моя жизнь стоила этого.
Мой директор должен отчитываться перед сотрудниками первого числа каждого месяца о состоянии выполнения плана. Отстающие отделы должны объясняться, и им даются специальные задания. Директора не любят. Он авторитарен и работает в своем кабинете до позднего вечера. От своих сотрудников он ожидает такой же дисциплины и преданности компании и социализму.
ГДР намерена наверстать безнадежное отставание в разработке компьютеров. Все отделы должны разработать программы для своих рабочих процессов. Нас делегируют преподавать в академию компании. Возникает большая суматоха, большая путаница в деятельности. Лаусманн из отдела снабжения ездит по стране в поисках программ, Ахим целыми днями сидит без дела перед единственным компьютером в главном отделе и забывает обо всех других встречах. Штеффи и я заняты своими собственными программами. Мы качаем головами, нашу работу нельзя запрограммировать, она зависит от людей и отношений. По поводу Ca'd-Cam постоянно проводятся специальные совещания. Все в замешательстве и под давлением. Эта лихорадка вспыхнула по всей республике после директивы правительства. Затем, когда начинается лихорадка полетов, начинается лихорадка Кад-Кам. Люди сейчас ждут, когда произойдет что-то более важное.
В беседе с товарищами из госбезопасности я жалуюсь на низкий уровень политического анализа в партийной прессе и других изданиях. Затем Ганс приносит мне литературу из партийной школы. Через десять минут я засыпаю. В Республике больше не думают, только копируют. Повседневные политические формулировки заменяют теоретические и интеллектуальные дебаты. Мы не можем победить капитализм материально, это становится яснее с каждым днем. Но ГДР пренебрегает разработкой интеллектуального оружия против него. В великой декларации СЕПГ и СДПГ социализм имеет только поникшие уши и виляющий хвост. Экономическое принуждение срывает все демаркации с социал-демократией. Против этого не может возникнуть никакого интеллектуального сопротивления, потому что нет критической дискуссии по этому поводу. Партия больше не хочет убедить людей в коммунизме, а только в себе.
Она всегда права.
Стремление к капиталистической плоти захватывает людей.
людьми. Те, кто остался в стране, смотрят на венгерский сценарий с затаенным дыханием. Что будет делать правительство ГДР? Правительство ничего не делает, партия молчит. Все пущено на самотек. Летом 1989 года в нашем лагере отдыха появились первые признаки распада. Из одного дня в другой исчезали лидеры дружбы, дети ГДР ополчились на детей ФРГ и переехали в лагерь.