После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Мы вышли во Фрайбурге, обсудили дальнейшие действия и разошлись, так как решили, что так мы будем менее заметны, поскольку полиция искала пару. Разделившись, мы оба смогли пройти через все контрольные пункты и добраться до вокзала. Было раннее утро, начался час пик. Мы купили билеты до Штутгарта. Там мы пересели на другой поезд, сделали еще одну пересадку во Франкфурте и сели на поезд, который должен был доставить нас прямо в Гамбург. На протяжении всего пути мы оставались порознь, лишь время от времени переглядываясь, чтобы убедиться, что с другим все в порядке.
Около полудня, когда мы уже ехали между Франкфуртом и Гамбургом, я сидел в полностью заполненном купе и чувствовал себя мертвым на ногах, но в то же время бодрствующим. Мужчина,
Мне стало одновременно холодно и жарко. Я закрыла глаза, ожидая, что все в купе уставятся на меня и покажут пальцами: «Это она». Когда ничто не шелохнулось, я попыталась наблюдать за другими пассажирами по очереди с почти полностью закрытыми глазами. Изменилось ли выражение их лиц или то, как они сидели? Делает ли кто-нибудь движение, чтобы покинуть купе? Ничего не происходило. Все было по-прежнему. Никто не отреагировал на полицейский бюллетень и не заговорил о нем. Некоторые из них дремали, другие продолжали свои разговоры, мужчина с радиоприемником продолжал слушать музыку. Никто не обратил внимания на то, что я был человеком, который подходил под описание во всех деталях. Через некоторое время. Я успокоился.
Полиция нашла все мои документы на земле на парковке. За исключением водительских прав, которые я передала полицейскому перед выстрелами, все они были в моей сумочке, которая упала на землю. Позже я узнала, что полицейские были у моих родителей, которые дали им точное описание того, как я выглядела за неделю до этого во время моего последнего визита к ним.
Мои родители почти ничего не знали об изменениях, произошедших в моей жизни. С момента моего первого контакта с Освобождением я рассказывал им только то, что не вызывало ссор дома, ничего не говоря о своей новой жизни и идеях. Я знал, что они отнесутся к этому с презрением, отвергнут все. Они отождествляли себя с западногерманским государством в той форме, которую оно должно было принять в сознании преданных членов ХДС. Мой отец не мог и не хотел вести с нами, детьми, какие-либо дискуссии, в которых мы не соглашались с его взглядами. Меня не удивило, что мои родители сразу же помогли полиции в моих поисках, но, тем не менее, было больно.
Я вышел из купе. В туалете я сняла куртку, сунула ее в сумочку, уложила волосы и повязала на голову шарф. Затем я пошла в конец поезда и надеялась, что на меня смотрит как можно меньше людей.
В квартире в Гамбурге Ирмгард Мёллер ждала нас. Она уже знала по радио и телевидению, что наш план провалился. Я рассказал ей, что произошло и как нам удалось скрыться. «Почему вы оставили документы лежать в машине? И почему они вообще были у вас с собой?». Тот факт, что никто не понял, насколько безумным и безответственным было сочетание оружия и соответствующего удостоверения личности, мы не стали обсуждать. Все, что она сказала: «Теперь они охотятся за тобой, и ты участвуешь в этом так же, как и мы».
Я узнал, что это означало на самом деле, когда в 8 часов вечера вышла программа Tagesschau. Перестрелка была одним из заголовков. С экрана телевизора на меня смотрело мое лицо, я снова услышал описание себя и почувствовал, как будто кто-то выпрыгнул из телевизора и показывает на меня. Одним махом я стала публичной персоной, чье имя со следующего утра также публиковалось в газетах: «Маргрит Шиллер, член РАФ».
Я не могла поверить в происходящее. Я не была готова к тому, что на меня обрушится нечто подобное.
Друзья из RAF привезли меня в другую, более просторную квартиру и посоветовали мне не выходить на улицу в течение
следующих нескольких недель. Мой рост 6 футов 2 дюйма, большие глаза и высокие скулы говорили о том, что меня заметят, даже если я изменю свою внешность. Я коротко остригла свои длинные волосы, покрасила их в темно-коричневый цвет и научилась краситься.И вот я здесь, без малейшего представления о том, что делать. Я только начала свою новую жизнь, а уже была ее пленницей.
Квартира использовалась в основном как мастерская по изготовлению фальшивых паспортов. Там я познакомилась с Манфредом Грашотом. Он всегда был дружелюбным и терпеливым, но в то же время замкнутым и отстраненным. Он скорбел по своей девушке Петре, которая была убита в июне. Во время масштабной охоты на членов RAF Петра Шельм попала на блокпост 15 июня 1971 года. Когда она начала стрелять, пытаясь убежать, ее застрелили полицейские.
Я как-то не могла заставить себя затронуть эту тему с ним. Я должен был научиться делать фальшивые «настоящие» документы. В комнате уже стоял большой чертежный стол для изготовления подделок, на нем были аккуратно разложены различные инструменты и материалы. Сверху лежала толстая пачка печатных форм с мастерами для официальных печатей нескольких городских, муниципальных и региональных властей Западной Германии. Имелся инструмент для удаления фотографий из паспортов, чтобы можно было вклеить новые с помощью акоблеровского дырокола. Имелись чернила разных оттенков и прозрачная пленка, на которой сначала печатался соответствующий штамп, а затем ставился на новую, замененную фотографию в документе, соответствующего размера. Требовалась большая практика, чтобы не испортить паспорт или водительское удостоверение.
Через несколько дней в квартиру пришла женщина из Западного Берлина. В отличие от меня, ее знали все, потому что она общалась со многими из тех, кто в Берлине теперь принадлежал к RAF. Она проявила ко мне детское любопытство, но мы не поладили, и нам нечего было сказать друг другу. В любом случае, теперь мы вместе учились подделывать документы и практиковались на перепечатках, которые нельзя было использовать. Мне было очень трудно сосредоточиться на том, что я делаю.
Когда я не мог больше работать, я пытался читать. Но даже это было почти невозможно. Мне было очень трудно все время находиться в квартире, но я не осмеливался выходить. Меня пугал розыск. Это было похоже на огромный груз, который кто-то положил мне на голову и плечи, придавив меня. Мне отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, но никого не было.
Люди постоянно входили и выходили из квартиры, и я была единственной, кто застрял там, словно замурованный. Моя голова становилась все пуще и пуще. Я сидел там, часами смотрел на воздух перед собой и бесцельно и бессмысленно проводил время. Ульрика огрызнулась: «Ты абсолютно ничего не делаешь!», а затем ушла, прежде чем я успел сказать ей хоть слово. Она была там больше всех, так как тоже жила в этой квартире. Однако незадолго до этого у нее начался роман с одной из других жительниц квартиры, и те несколько часов, которые они проводили вместе, они проводили за закрытой дверью. Другая женщина иногда присаживалась на минутку рядом со мной: «Я понимаю, что ты чувствуешь себя дерьмово, нам действительно нужно найти время, чтобы сесть с тобой и поговорить обо всем. Но, знаешь, у меня нет времени. Ты же видишь, что у меня слишком много дел.
Ульрика никогда не торопится. Она всегда хочет сделать все сразу, никогда не позволяет себе передохнуть. А когда у нас здесь есть час тишины и покоя, я просто хочу побыть с ней». Я понял, что она имела в виду, и устало кивнул с улыбкой. Но, поскольку она была слишком занята другими делами, она не могла мне ничем помочь. Поэтому иногда я просто злилась на них обоих.
Однажды Ульрика пришла с несколькими купленными цветными кусками ткани. Она разложила их на матрасах, а затем повесила на окна в качестве занавесок: «Я буду проводить достаточно времени в уродливых, серых камерах. Это место и так не должно выглядеть как тюрьма». Она совсем не была тщеславна собой и носила любую старую темную и непривлекательную одежду, которая совсем не подходила, даже не задумываясь об этом.