Последние Горбатовы

Он всегда боялся смерти, он всегда любил жизнь, какова бы ни была она, и рассуждал так, что если она уж очень гадка, все же остается возможность, что в один день, в один час, иногда в одну минуту обстоятельства изменятся к лучшему. «Хоть в тюрьме, лишь бы только жить! — говорил он. — Из тюрьмы можно выбраться, а из могилы уже не выберешься никаким образом!»

Явившаяся теперь мысль о возможности смерти подняла в нем последний остаток сил и энергии. Он решил немедленно, сейчас же ехать в Москву. Там все же совсем другое, там все же есть кое-какая родня, приятели, люди богатые, со значением, авось кто-нибудь поддержит, авось что-нибудь мелькнет, выяснится. Ведь это уж не в первый раз, что он является в Москву без денег, в безвыходном, по-видимому, положении, и всегда что-нибудь устраивалось. Положим, никогда таких обстоятельств, как теперь, не бывало… но, значит, тем более надо спасаться.

На следующее же утро, в сопровождении хохла, он ехал по Николаевской железной дороге…

Между тем Маша, проводив Елену, сейчас же и почувствовала себя скучной и одинокой. С этой ее prot'eg'ee дни проходили так быстро, незаметно, полные нежданным интересом. Теперь же она опять одна с вопросом об устройстве собственной жизни… Она вспомнила о позабытом ею из-за Елены своем друге Барбасове. Ей даже стало перед собою стыдно за то, что она так ему изменила. Она уже собралась было побывать у всех тех своих знакомых, где могла его встретить, но он предупредил ее. Он явился сам.

Маша как-то зашла в гостиную тетки и, к изумлению своему и радости, увидела Барбасова, оживленно беседовавшего с Марьей Александровной. Из нескольких фраз она поняла в чем дело.

Барбасов поступил в одно из благотворительных обществ Марьи Александровны и теперь развивал перед нею свои взгляды на дело благотворительности, объяснял способы к применению этих взглядов на практике. Развивая свои планы, он говорил с воодушевлением и увлекательно, даже изредка забывался и начинал шептать губами, но тут же спохватывался и поджимал губы. Он делал большие усилия, чтобы не давать воли своим рукам, то и дело порывавшимся жестикулировать.

Марья Александровна слушала его внимательно и, по-видимому, с большим удовольствием. Она даже вынула из кармана свою записную книжку в переплете из слоновой кости, с вырезанным на ней гербом, и записывала золотым карандашиком все, что особенно ее поражало в словах Барбасова.

Наконец он остановился, истощив запас своего красноречия и вдохновения.

— Я был бы очень счастлив услышать ваше мнение, Марья Александровна, обо всем этом! — сказал он, скромно склонив голову. — Это мои заветные мысли, это давно уже мне представлялось, и я только искал случая подвергнуть мой план на усмотрение, более, чем я, компетентного человека… А кто же компетентнее вас может быть в этих вопросах, Марья Александровна…

— О! Вы слишком многое мне приписываете, monsieur Барбасов! — заметила хозяйка.

— Во всяком случае, не я, а весь Петербург, все общественное мнение… да я и в Москве уже был очень хорошо знаком с вашей деятельностью…

Марья Александровна не остановилась на этом, а даже особенно поспешно проговорила:

— Вы меня очень, очень заинтересовали, monsieur Бар-басов! Я вам выскажу откровенно все, что думаю. Мне кажется, вы несколько увлекаетесь, вы не совсем знакомы с практической стороной этого дела… если разбирать логически — tout parait tr`es simple [73] , a на деле совсем не то… Ах, боже мой, да нам каждый день приходится связываться с такими затруднениями!.. Я тоже в первое время увлекалась, мне казалось все легко… Но пятнадцать лет занимаясь этим делом, я поневоле должна была приучиться к нему, понять его… et maintenant je vois clair… pas d'illusions… [74] Вы меня извините, что я говорю так прямо…

73

Все выглядит очень просто (фр.).

74

И теперь я ясно все вижу… без иллюзий (фр.).

— Помилуйте! — подбирая губы и в то же время обмениваясь быстрым взглядом с Машей, сказал Барбасов. — Je ne suis qu'un 'ecolier [75] . Я это очень хорошо понимаю, поэтому и прошу вас принять меня в науку… Я могу очень ошибаться; но я всегда рад сознаться в своих ошибках… и будьте уверены только в одном: если чем-нибудь я могу быть полезен — располагайте мною…

Марья Александровна ласково на него взглянула.

— Вы не дали мне досказать, monsieur Барбасов, я сказала, что вы немного увлекаетесь… Но в ваших планах, мне кажется, нет, не кажется, а я уверена, есть новые и замечательные мысли; многим можно воспользоваться, очень многим! Если бы вы были так добры доставить маленькую записку… Вкратце, в главных чертах изложите в ней то, что сейчас мне говорили, пожалуйста!

75

Я еще только учусь (фр.).

— С большим удовольствием! — воскликнул Барбасов. — Тем более что такая записка у меня уже готова… только она несколько пространна.

— Если готова, то чем пространнее, тем лучше.

— Так я завтра же ее вам и доставлю…

И Барбасов опять взглянул на Машу.

— А послезавтра у меня заседание общества, — сказала Марья Александровна, — и я попрошу вас прочесть вашу записку. Вы сами увидите, какое она произведет впечатление. Наконец, вероятно, найдется кто-нибудь и возразит вам на некоторые пункты… Одним словом, ваши мысли подвергнутся подробному обсуждению… Alors c'est d'ecid'e? [76]

76

И так, решено? (фр.).

— C'est d'ecid'e, madame! [77] — поклонился Барбасов.

— Но только все же я просила бы вас доставить мне записку до заседания… мне бы так хотелось раньше прочесть ее.

— Завтра же, завтра же привезу ее вам…

— В это время, около пяти часов, я каждый день дома…

— А теперь я вас не смею задерживать, — проговорил Барбасов и встал.

— Нет, вы еще останетесь немного! — вдруг сказала Маша. — Мы с вами так давно не видались, Алексей Иванович… что нового? Говорите… я все это время сидела дома, ничего не знаю…

77

Решено, мадам! (фр.).

Марья Александровна с некоторым изумлением взглянула на племянницу. Но она вспомнила, что Маша уже не раз говорила ей о Барбасове.

Однако Барбасов все же не засиделся. Он перекинулся с Машей несколькими фразами, а затем решительно встал и уехал.

— Ты давно его знаешь? — спросила Марья Александровна.

— Конечно, давно! — весело улыбаясь, ответила Маша.

Два года редких встреч в Москве ей вдруг показались чуть ли не вечностью.

— Мы большие приятели с Барбасовым, ma tante! — прибавила она. — И я очень рада, если он вам нравится… Он замечательный человек!

— Конечно, нравится! — сказала Марья Александровна. — Я не про наружность говорю, наружность у него несколько странная…

Маша даже обиженно взглянула на тетку, но ничего не сказала.

— А что он замечательно умный и энергичный человек — это видно! Жаль, Маша, ты вошла слишком поздно, он высказывал много интересного… Да вот послезавтра, если хочешь присутствовать на заседании, сама услышишь… И ведь он так недавно появился… прежде о нем ничего не было слышно…

— Как не было слышно, ma tante! — вся вспыхнув, воскликнула Маша. — Как не было слышно? Да ведь он был одним из самых замечательных адвокатов в Москве, о нем во всех газетах кричали, наконец, он писал, его статьи производят всегда впечатление.

— Так он был адвокатом?! — не без изумления проговорила Марья Александровна. — Je ne le savais pas… [78] Однако мне его хвалили и граф Ерзен, и Петр Владимирович… Ну да как бы то ни было, я очень рада, что он вступил в наше общество, такой способный человек… Он может много принести пользы. А то ведь у нас все только так, сидят на заседаниях и молчат, а то и дремлют даже… Мне необходим помощник именно по этому обществу…

— Увидите, что вы в Алексее Ивановиче такого помощника и будете иметь! — с жаром сказала Маша.

78

Я не знала… (фр.).