Последние каникулы, Шаровая молния

И из сотен их веселых, нежных лиц где-то в самой глубине Кузьмина стало складываться одно единственное, необыкновенное, нежность и тайна которого не сравнимы были ни с чем. Лишь изредка оно мелькало где-нибудь в толпе, и он бросался ему навстречу, и всегда оказывалось, что он ошибся.

А в декабре он случайно узнал, что неподалеку, в ближайшем Подмосковье, создается новая лаборатория с широкой медико-биологической тематикой, с перспективой превратиться в НИИ. Шеф и Тишин сели на телефоны и, выяснив все подробности, нагрянули, приехали к Кузьмину домой. До прихода Кузьмина они сидели у дяди Вани и играли с мим в шашки на деньги, несколько проигрались, но были веселы, озорно возбуждены.

Шеф обошел всю комнату, поднялся на антресоль и изрек оттуда, перевесившись через перила;

– Неплохой у вас кабинетик, Андрюша. Мне бы в свое время такую лафу! А он хитренький.- сказал шеф Тишину.- Он не зря на эту лабораторию засмотрелся - он там будет пророк и основоположник.- Шеф подмигнул Кузьмину. За столом он сел на Крестнино место, по-домашнему расслабился и, как всегда, не чванился.

Одарив Кузьмина официальной справкой с перечислением заслуг, за чаем с любопытством выслушав рассказ дяди Вани о приключениях батальонного разведчика, они отбыли.

– Не беспокойся, Андрюша,- потирая коленки, сказал дядя Ваня,- я деньги им в карманы ссыпал. Это я - чтоб они не скучали. А старый-то - азартный, страсть! Кто ж такой?- И удивился;- Ну, дела!

– Опять ноги болят?
– спросил Кузьмин.- Я тебе другую пропись на растирку дам!

– А может, твоей водой побрызгать, а?
– безнадежно спросил дядя Ваня.

Собрав нужные бумаги, с отменной характеристикой ("И не извиняйтесь! Другому повороту я бы удивилась",- сказала директор медучилища), заверенный в любви и уважении Лужина ("Большому кораблю- большое плаванье!"), Кузьмин поехал знакомиться.

7

Дорога, как всегда в первый раз, показалась долгой. Выйдя на заваленную снегом платформу, почти в одиночестве, Кузьмин повертел головой, у противоположного края платформы увидел красное пятно - стрелку-указатель; нахватав в ботинки снегу, он дошел до нее, прочел название лаборатории.

Стрелка была нацелена на поле, пустое и почти ровное из-за лежащего на нем снега. По нему бегали спиральки холодных ветерков, взвиваясь и опадая. Едва натоптанная тропинка привела к опушке леса, к расчищенной асфальтовой дорожке,

Лес был гулок, пушист. Четким стуком где-то вдали работал механизм, но ни голосов, ни других живых звуков больше не было. Кузьмин сориентировался, пошел налево, в глубину леса, и дорожка уперлась в зеленые ворота, из-за которых почему-то слышалось требовательное мычание,

Кузьмич разыскал кнопку звонка и долго звонил, ему казалось, беззвучно. Открылось окошечко, он просунул в него уже отвердевшее от холода лицо и объяснил усатому вахтеру кто-что, был впущен за ворота, на пустынный, заметенный снегом плац, в глубине которого стояли низенькие, напоминающие казармы дома.

Тут же, рядом с воротами, за веревочное кольцо была привязана корова с ужасно вздувшимися черно-белыми боками.

Она посмотрела на Кузьмина довольно-таки вопросительно, потом задрала вверх голову с белыми закрученными рогами и опять требовательно замычала. Кузьмин с опаской поглядел на ее бока и живот. За спиной раздался скрип снега- подошел вахтер с белым эмалированным ведром, присел и, не обращая внимания на Кузьмина, стал доить корову. Она перестала орать и теперь уже с любопытством начала разглядывать Кузьмина.

Кузьмин присвистнул, цокнул языком и, ухмыляясь, пошел разыскивать товарища Герасименко.

– ...Только ваша инициатива и желание будут определять круг проблем. Нас интересует все, буквально все! Но у нас нет ничего готового. Вам самому надо создавать лабораторию, покупать, получать оборудование. Даже грузить его, возможно, придется лично. Есть деньги, штатные должности - давайте работать!
– горячо говорил товарищ Герасименко, сняв только шапку в нетопленной, скучно покрашенной комнате.

Во время произнесения этой речи Кузьмин смотрел на отечные глаза, пробивающуюся седину на висках Герасименко, и, вероятно, у него менялось лицо, потому что Герасименко говорил все горячее и горячее. Он сидел за неказистым канцелярским столом в овчинном полушубке, а сбоку, грея ему щеку, стояла электрическая плитка. Герасименко перехватил взгляд.

– Мы ведь начинаем только,- объясняюще сказал он.- Ну?

– Я подумаю,- постаравшись, веско сказал Кузьмин. Он пожал руку Герасименко и вышел, тщательно притворив дверь, на заснеженный двор, ограничиваемый белыми коровниками, как он теперь догадался. На его глазах к торцу одного из зданий подъехала машина, и две тепло одетые бабы стали сбрасывать на снег легкие кубики прессованного сена. Пахнуло летом, полем.

Герасименко удивленно поднял голову от бумаг, когда Кузьмин, крепко прихлопнув дверь, снова вошел в комнатку. Герасименко принял папочку с бумагами, сунул ее в стол и сказал:

– Зачислим с завтрашнего дня как "и. о.", а потом проведем по конкурсу, младшим научным пока, конечно, до защиты.

До лета Кузьмин всего десяток раз и бывал на этой экспериментальной базе лаборатории, а все остальное время он бегал по канцеляриям, приемным, складам и базам, осваивал науку быть любезным и терпеливым, терпеть хамство и чиновную вежливость, пробивая аппаратуру, посуду, реактивы,

мебель, а заодно - корма, кирпич, спецодежду, транспорт и великое множество других важных вещей.

Когда телеграммой его вызвали в ученый совет (шеф втиснул-таки Кузьмина вне очереди на защиту), он даже в первое мгновение подосадовал - срывалась важная деловая встреча,- но потом опомнился, обрадовался.

...Банкет был в "Будапеште". Кузьмина славословили. Шеф очаровал отца категоричностью выносимых им характеристик, с ловкостью дамского угодника ухаживал за мамой, пел туристские песни и произносил кавказские тосты.

Тишин сказал прочувствованную речь (кое-кому она показалась длинноватой), но Кузьмин правильно понял все намеки.

Поразительно: торопливо и горячо говорил Н. Он даже размахивал руками, будто что-то обнимая. /Логло показаться, что он подавлен существом работы Кузьмина и видит в ней какой-то другой, скрытый смысл. Кузьмин благодарно кивал ему, привста-пэл, прерывая, а Н. все пытался что-то ему объяснить. ("Ну, рожай, рожай!" - пробормотал - Кузьмин с удивлением услышал - шеф.)