Последние каникулы, Шаровая молния

– Жестоко,- откликнулся Кузьмин.

– Так ведь они профессионалы. Ну, он и сломался. Поставил дома проектор и каждый день крутил ролик, под коньячок. Так что, когда он умер, мой гипноз тоже кончился. И оказалось, что сниматься и играть мне совсем не хочется. А хочется быть доктором. И победить эту ужасную болезнь. Вам смешно?

– Извините,- сказал Кузьмин.- А я не доктор, я - научный сотрудник. Лабораторная крыса. Я думал - слава, известность дали вам удовлвтворзнИ'Э. А почему вы здесь, а не в Москве?

– Там хватает и дипломированных помощников. Меня и не подпустят к лаборатории, дилетантку.,. С другой стороны, мыть посуду мне все-таки мало. А здесь я вроде при деле. Иной раз - в ваше отсутствие!

– голос подам.- Актриса улыбнулась.- Здравый смысл дилетанта нигде не повредит. Андрей Васильевич!.. Что произошло с "включениями"?

– Еще не понятно. Ясно только, что они не ключ к разгадке. И потом - ее опыты плохо воспроизводятся. Она огорчается, но, надеюсь, зря..,

– Это точно?
– строго спросила Актриса. Кузьмин пожал плечами.

– Работаем вслепую!
– разозлился он.- Нужны широкие исследования, публикации. Надо выяснить, на каком уровне мы работаем: клеточном, молекулярном, субмолекулярном?.. Здесь Это невероятно. Я верю в возможность чуда - случайного открытия, верю! Но надо доказывать! Меня учили: не спорь, доказывай! Без жалости к себе - доказывай!

– Вы счастливый, доктор милый!
– Актриса встала, отошла к лабораторному столу.- Тратьте себя только на дело. И идите теперь - дороги скользкие. Если фотографии вам не понравятся, объявите мне завтра выговор. До завтра,- попрощалась она.- Любви вам!

Кузьмин вышел на улицу.

Вокруг что-то происходило: где-то булькал ручеек, выбегающий из-под сугроба, и хрустнул, обваливаясь, его подточенный угол, терлись друг о друга ветки над головой - мир жил своею жизнью.

Смутно, полосой молочного тумана обозначился забор, посверкивала игольчатыми лучиками голубая звездочка, и пахло, пахло!.. Кузьмин зажмурился,

Когда глаза привыкли, Кузьмин увидел глубокую черноту тропинки от корпуса к забору и удивился, что в общей темноте окружающего были оттенки. Алешка писал: "Солнце село. Все исчезло. Свет зажгу - и вижу снова. Мир, который существует, если есть свет, шорох, слово? Где же лежит его граница? На моих губах и коже? На глазах, на пальцах, в сердце?.. И на что она похожа?"

Кто-то далеко в одиночку шлепал по лужам; шел медленно, в раздумье останавливаясь перед препятствиями. Кузьмин двинулся к забору, пролез в его дыру и увидел Наташу: в своем коротком весеннем пальто, высоко поднимая ноги и чуть балансируя, она шла ему навстречу. Вокруг мерцала жидкая грязь.

– Натка!
– негромко окликнул ее Кузьмин.- Не ходи дальше, здесь прямо трясина.- А сам прыгнул через лужу и еще одну, а в третьем прыжке достиг Наташу.- Привет!
– сказал он.- Как ты, Наточка? Все в порядке?

– А что может случиться с обеда до ужина?
– улыбаясь, спросила его Наташа. От ее щек вкусно пахло чем-то свежим, как яблоком с мороза.

И так - каждый будний день. Расставаясь утром на конечной остановке автобуса, он встречал Наташу в ее обеденный перерыв в столовой. Обедали по-семейному, и к ним никогда не подсаживались.

Она сама уносила грязную посуду и выпроваживала Кузьмина на улицу, там устраивала, как ребенка, на солнышке и молча, лишь кивком, улыбкой поощряя, слушала его излияния. И только изредка, освободившись пораньше, он прибегал встречать ее к техникуму, Она выходила, брала его за руку, гордо кивала девчонкам, и они шли во флигелечек.

Однажды она вынесла с собой маленький лоскутик синего с розовыми пятнышками ситца.

– Как назвать, Андрюш? *• блестя глазами, спросила она.

– "Надеждой",- подумав, сказал Кузьмин, а потом вдруг поправился: - Нет, лучше "Март".

Эта попрсвка была не случайной. После командировки Федора в хоре ликующих голосов вдруг исчез голос Кузьмина. Уже тогда, не препятствуя Коломенской и Любочке изучать свои "розочки", сам ОН стал повторять опыты Коломенской, вернувшись назад, к исходной точке, и как-то особенно свободно экспериментируя. Все материалы он отсылал в Москву. Его постоянным курьером была Наташина родственница, работавшая вагонной проводницей.

(Неизвестно, что думала она сначала, каждый раз принимая из рук вечно опаздывающего к отходу поезда Кузьмина аккуратный пакетик и взамен получая в Москве от невысокого, с сухим умным лицом Н. пачки хрустящих фотографий.

– Что вожу, скажи хоть!
– взмолилась она, с ужасом разглядывая запыхавшегося Кузьмина.

Растрепанный, в облезлой шапке Кузьмин страшно осклабился, бесовски сверкнул глазами:

– Все золото мира!
– И засмеялся, глядя на ее лицо.- Все наши надежды, тетушка! Не боись!

А зима кончилась, и хотелось петь и орать, таскать Наташку на руках, построить просторный дом и купить ей приличные высокие сапоги.

Во флигелечке стало уютно-то ли от красивых занавесочек на промытом окне, то ли от перестановки, а может быть, от ярких Наташиных вещей или портьеры, закрывшей дальний угол с кроватью.

Наташа купила таганец с газовыми баллонами, сделала из корней подсвечники, и теперь к ним по воскресеньям стали заходить гости на чай с пирожками или на блины.

Еще не прошел месяц со дня свадьбы, как к ним из деревни приехала теща. Она прожила у них неделю, торгуя под праздники на рынке телятиной.

– Чтой-то ты мужика постом держишь?
– на третий день гостевания сказала теща.- Хоть бы выпить ему разок поставила.- Теща озорно подмигивала Кузьмину.- Гляди, он у тебя зеленый стал, Мяска ему поболе давай! А то орехи греческие, молоко да творог... Что он у тебя - дитя или слабогрудый, а, зятек? И чтой-то вы, как на собрании, разговариваете? Я, бывало...

– По-разному бывало, мама,- говорила Наташа.- Я на отца пьяного нагляделась, хватит!

– А что отец?
– возмущалась теща.- Пока был здоровый, огонь-мужик был! Кабы не покалечился да не запил, какая жизнь была бы! И, прости господи, насажали бы мы с ним ребятушек!.. А не тебя одну, телку бездушную! Ну, какая ты есть жена!..

– Перестань, мама!

– Вот ты жизнь по плану строишь, выгоду ищешь,- говорила теща, присаживаясь на стул.- По показателям, как учетчик, вычисляешь. А жизнь-то, ребятушки, одна и, ой, какая короткая! Прожить ее надобно, как песню спеть. А вы? Молодые!.. Ты, Андрей-свет, под Наташку не подлаживайся! Не давай ей большой воли. Сухостойная она, прости господи!.. Ну ладно! Запаляй свои свечки, зятек, садись