Последние каникулы, Шаровая молния

– Что случилось?
– Кузьмин наклонился к Актрисе, заглянул ей в лицо.

– Там плохо. Она все оставила, прекратила работу. Вы понимаете? Сейчас все зависит от вас. Найдите "включения"! Найдите что-нибудь! Почему, почему вы уехали?

– На том уровне я себя исчерпал,- сказал Кузьмин, и это прозвучало снисходительно. Актриса внимательно взглянула на него, выпростала свою руку из-под его руки и заступила дорогу.

– А сейчас у вас тот уровень?

– Сейчас у меня годовой отчет и ревизия,- отшутился он.

А между тем их старый дом стали выселять, и однажды Наташа прямо в коридоре бросилась Кузьмину навстречу, повисла на нем, держа в руке открытку из райисполкома.

И вот - все! Он тихо притворил знакомую дверь, расцеловался с плачущим, дребезжаще причитающим дядей Ваней и вместе с Николашкой поднял, понес вниз шкаф. Он никогда, никогда больше не возвращался к этому дому, хотя бы потому, что дом сломали, размололи его кирпичи, засыпали его фундамент песком, а потом черной пахучей землей, насадили деревца, и получился миленький дворовый садик с уютной толстенькой монастырской стеной в углу.

13.

Прошел еще год. До Кузьмина дошло, что понедельник - день тяжелый, что хорошо работать поблизости от дома, что однокомнатная квартира- еще не рай.

Летали ракеты, и люди уже осторожно вышли в космос, впервые действительно оторвав себя от среды обитания; уже осуществилась пересадка сердца и даже гена, трансплантация почки стала обыденностью, а люди болели и умирали от гриппа, в эпидемиях холеры; инфаркты и рак убивали по-прежнему. В Копенгагене отец современной иммунологии сказал журналистам: "Значит, овладеть биологией человека труднее, чем выйти в космос, трансплантировать сердце и изменить один ген. Нужны усилия, сравнимые с работой Создателя, ибо мы замахнулись на саму смерть!"; а у Кузьмина родилась светловолосая и светлоглазая Анюточка.

– Эта складная девка- порох!
– определила Актриса.- Ваших кровей,- оглянувшись на дверь, шепнула она Кузьмину.– И вам с ней не совладать. Берите меня в няньки! Я отснялась, делать ничего не хочу. А в лабораторию к себе вы меня не возьмете? Куда бы мне приткнуться?

В любви рожденная, шустрая и предприимчивая, Анюточка сразу начала дружить с миром; она с рождения узнавала предметы и явления, такие, например, как отец. Еще не умея лепетать, она при виде Кузьмина начинала вопить и распеленываться, а прилипнув к нему, успокаивалась. С того мгновения, как Наташа подала ему пухлый кулек с чмокающей Анюткой, он стал рабом и отцом всех детей.

Если он был дома, он не спускал Анюточку со своих рук, несмотря, на Наташины слезы и уговоры: он-то знал, что там дочкино место. Когда Анюточку мучил животик и она беспокойно спала, Кузьмин легко просиживал у ее кроватки ночь. Едва крошечные спеленатые ножки начинали сучить, он клал ей на животик свою, ему казалось, огромную ладонь, всем сердцем накрывал ее и наборматывал Анюточке давнишние Алешкины негладкие стишки, теперь отчасти постигая их символику: "Темень, страх и боль - не про нас, на алмазе след оставит лишь алмаз. Все морщины на лице у меня - просто вязь, я твой вечный раб, а ты - мой князь". Случалось, Анюточка размыкала реснички, и из-за великолепной льдистости материнских глаз душу Кузьмина трогал теплый лучик, натягивалась золотая струна. Он шептал ей в душистое ушко: "Не терпи, скажи о боли, поделись со мной, Я прошу - и, значит, волен, значит, выбор доброволен, значит, это мне нужней - стать хоть частию твоей!"

В те бессонные ночи он окончательно уверовал в телепатию - были минуты, когда в раскрытое его сознание приходили мгла и смутные тени, беспокоящие Анюточку, и всей силой своей он разгонял их, выводя в синь неба ясный солнечный круг, и - видел!
– как успокаивается дочка.

Она засыпала, нежная улыбка ложилась на губки, а Кузьмин, обмирая, высвобождал ее ручку и, едва касаясь, целовал тонкие чуткие пальчики. Солнце, свет, любовь, чудо и счастье, нежность и роза - так он называл ее, пеленая и купая, забавляя и качая.

"Я не один!
– вопил он про себя.– Я уже был и есть! Но ведь я еще и буду!!!"

О себе он знал - он обрел непотопляемость.

А в лаборатории была рутина: хозрасчетные темы фантазию держат в узде - и группа Кузьмина отрабатывала повышенные оклады. Но время от времени

Кузьмину приходили в голову какие-то странные идеи: они не укладывались в старую концепцию, их общий характер одновременно и волновал и расхолаживал его. Уступить их давлению значило бы предать Коломенскую, Любочку, смутить их, безоговорочно верящих ему.

И– "...извините, что задержался с ответом. Результаты неплохие, а по смыслу своему - просто великолепные. Но попросите Любочку работать чище- было много грязных препаратов. Как ваше здоровье?
– писал он Коломенской.- У нас только и разговоров, что о проекте Энгельгардта "Ревертаза". Как странно, что еще несколько лет назад мы говорили об этом, используя лишь другую терминологию. Существенных новостей у меня нет..."

Он научился ругаться и ссориться: ругался с Наташей - она хотела отдать Анюточку в ясли. ("Все нормальные дети ходят в ясли!"– "И не вылезают из соплей, а их матери - с больничного!" - "Все дети болеют! Наша такая же, как все!" - "Будешь сидеть два года! Это моя единственная дочь! Тебе что, денег не хватает? Это твой единственный долг, пойми! Я могу сделать все! Но не могу заменить ей мать, не дано!")

Он отпраздновал тридцатилетие - дома и на работе. (Там, пожалуй, впервые оценив, как много значит для престижа красивая и светски-общительная жена.) А дома, когда гости разошлись и Анюточка заснула у него на руках, прислушиваясь к Наташи-ным шагам на кухне и оглядываясь округ себя, он подумал: это счастье, вот эта минута!

Тенью скользнула мысль: ничего не было ни от Актрисы, ни от Коломенской - ни письма, ни телеграммы.

Телеграмма пришла: "Коломенской апоплексия, состояние тяжелое",- за подписями Актрисы и Любочки. Он уже купил билет, когда позвонила Актриса:

– Состояние лучше, она в сознании, не приезжайте.

– Нужны какие-нибудь лекарства?

– Нет-нет, все есть.

– Что я могу сделать?

– Работать,- попрекнула его Актриса.

Она вернулась через месяц, похудевшая, побледневшая. Села в углу, закурила. Кузьмин ждал.

– Я привезла вам материалы,-сказала она устало.
– Вам интересно? Чем вы сейчас занимаетесь?

– Не обижайте меня,- сказал он - Это,-он помахал листочками,- говорит само за себя. Это какая-то флуктуация, тень или мираж. Да, мираж!

– Мираж?.. Вы так высокомерны! Так академичны!.. Столичный стиль вам к лицу

К ним на кухню вошла Наташа, расцеловалась с Актрисой.

– Наташ, что он делает?! Он остыл, он холодный, как могильный камень! Ты помнишь, какой он был!

– Честно говоря,- сказала Наташа,- такой он меня больше устраивает. Сейчас, во всяком случае.- Она улыбнулась Кузьмину, сильная, уверенная. "Обопрись на меня!" - подсказала взглядом.