Последний человек

Старуха была очень горда поручением, которого, впрочем, не понимала, так как все еще не подозревала, что посетителем Эвадны был лорд Раймонд. Пердита ужаснулась, предположив падение с лошади или иное несчастье, пока ответы старухи не вызвали у нее других опасений. Действуя наугад, хитрая сплетница не упомянула о болезни Эвадны, зато подробно рассказала о частых посещениях Раймонда и добавила подробности, которые, убедив Пердиту, что ей рассказывают правду, преувеличивали коварство Раймонда и его бессердечие. Его отсутствие на празднике и записка, ничего не объяснявшая, кроме того, на что намекала старуха, были смертельным оскорблением. Пердига снова взглянула на перстень, собственный ее подарок, украшенный небольшим рубином в форме сердца. Взглянула и на почерк, который не могла не узнать, и на слова: «Прошу ни в коем случае не допустить, чтобы гости удивлялись моему отсутствию». Старуха между тем продолжала болтать, причудливо мешая правду с ложью, пока Пердита наконец не отпустила ее.

Вернувшись к гостям, не заметившим еще ее отсутствия, бедняжка отошла в один из затемненных углов, прислонилась к колонне и постаралась совладать с собою. Ее охватило какое-то оцепенение. Взгляд Пердиты упал на цветы в резной вазе, которые она расставляла утром; то были великолепные и редкие растения; она и сейчас различала их яркие цвета.

— Дивные воплощения красоты! — воскликнула она. — Вам не о чем печалиться. Отчаяние, охватившее мое сердце, не передастся вам. Зачем не могу я быть бесстрастной и спокойной, как вы?

«Но вот моя задача, — добавила она про себя. — Мои гости не должны знать правду ни о нем, ни обо мне. Я повинуюсь. Они ничего не узнают, если даже я умру, едва они уйдут. Они увидят нечто противоположное правде. Я буду казаться им живой, когда я — мертва».

Пердите понадобилось все ее самообладание, чтобы удержать слезы жалости к себе, которые выступили у нее при этой мысли. В конце концов ей это удалось, и она появилась перед гостями.

Сколько усилий она приложила, чтобы скрыть свои муки! Ей надо было играть роль гостеприимной хозяйки, уделять внимание каждому, быть центром праздничного веселья. Все это она должна была делать, когда ее горе жаждало одиночества и она охотно променяла бы покои, полные гостей, на темную лесную глушь или пустынный луг, укрытый ночною тьмой. Но она стала даже веселой. Ей труднее было удержаться на середине и быть, как обычно, спокойной и приветливой. Ее оживление было замечено; так как в особах высокого ранга все кажется восхитительным, гости окружили хозяйку, шумно выражая свое одобрение, хотя в смехе ее звучали резкие ноты, а в остротах была нарочитость, которая могла бы выдать состояние ее души внимательному наблюдателю. Пердита чувствовала, что, если замолчит хотя бы на минуту, с трудом сдерживаемые волны горя затопят ее, разбитые надежды вырвутся горестными воплями и те, кто сейчас вторит ее веселью и ждет от нее острот, отпрянут в испуге перед ее отчаянием. Пока она делала над собою усилие, единственным ее утешением было следить за стрелками ярко освещенных часов и считать про себя минуты, которые должны пройти, прежде чем она сможет остаться одна.

Наконец залы начали пустеть. Противореча своим желаниям, Пердита укоряла гостей за ранний уход. Наконец она пожала руку последней гостьи.

— Как холодна ваша рука, — сказала приятельница, — и какая она влажная! Вы утомлены, отдохните же наконец.

Пердита слабо улыбнулась; гостья вышла. Стук удалявшейся кареты убедил Пердиту, что все уехали. Тогда, словно преследуемая врагом, словно у ног ее выросли крылья, она кинулась в спальню, отпустила служанок, заперлась, до крови кусая губы, чтобы заглушить крики, рухнула на пол и долго лежала во власти отчаяния, стараясь ни о чем не думать; а между тем мысли, страшные как фурии, злобные как змеи, теснились в ее голове, сталкиваясь друг с другом и грозя безумием.

Через некоторое время она поднялась, более спокойная, но столь же несчастная. Стоя перед большим зеркалом, она вгляделась в свое отражение. Воздушный наряд, драгоценности, сверкавшие в прическе, на прелестной шее и руках, маленькие ножки в атласных туфельках и пышные, блестящие кудри вокруг ее лица, выражавшего отчаяние, — все это было точно великолепной рамой для темной и мрачной картины. «Я словно сосуд, — думала она, — сосуд, по самые края наполненный горчайшим экстрактом отчаяния. Прощай, Пердита! Прощай, бедная женщина! Никогда уже не увидишь ты себя такой, не увидишь богатства и роскоши. Ты так бедна, что можешь позавидовать бездомному нищему. И я в самом деле бездомна! Я живу в безводной пустыне, в бескрайней пустыне, где нет ни цветов, ни плодов и высится лишь одинокая скала, к которой ты прикована, Пердита, чтобы видеть перед собой пустыню, уходящую в бесконечную даль».

Она распахнула окно, выходившее в дворцовый сад. Ночная тьма уже боролась там со светом; небо на востоке покрылось золотыми и розовыми полосами; догорала последняя звезда. Утренний ветерок пронесся над растениями, влажными от росы, и впорхнул в душную комнату. «Все идет своим чередом, — думала Пердита. — Все сущее расцветает, увядает и гибнет. Когда усталый день загоняет своих коней в их стойла на западе, небесный огонь поднимается привычным путем с востока. Так заходят они и восходят над холмом небес. Когда открывает глаза день, пробуждаются птицы, цветы, травы и свежий ветерок; встает солнце и величественно подымается в небеса. Все идет своим чередом, изменяется и умирает — все, кроме горя в моем сердце. Да, все течет и меняется. Так чему же дивиться, если и любовь прошла свой путь к закату и владыка моей жизни переменился ко мне? Мы называем светила неподвижными, а между тем они движутся по небесному своду; взглянув снова туда, куда я глядела час назад, я увижу, что лик небес изменился. Глупая луна и непостоянные звезды каждую ночь танцуют иной танец; даже солнце, владыка небес, по временам покидает свой престол и оставляет свое царство во власти ночи и зимы. Природа стареет, ее одряхлевшие члены трясутся — все сущее идет к концу. Чему же дивиться, если пришло затмение и гибель света твоей жизни, Пердита?»

Глава десятая

Так печальны и смутны были мысли бедной сестры моей, когда она убедилась в неверности Раймонда. Как все достоинства ее, так и недостатки способствовали тому, что удар, нанесенный ей, был неисцелим. Привязанность Пердиты ко мне — ее брату, к Адриану и Айдрис отступали перед главной ее любовью. Даже ее материнские чувства во многом питались тем, что в ребенке она находила сходство с Раймондом. В детстве она была нелюдимой, но любовь смягчила неровности ее характера; брак с Раймондом помог расцвести ее талантам и чувствам. Когда ее любовь оказалась обманутой, Пердита отчасти вернулась к тому, чем была прежде. Врожденная болезненная гордость, забытая, пока длился блаженный сон ее счастья, пробудилась вновь и жалила ее в сердце; теперешнее унижение усиливало действие яда. Пердита высоко вознеслась в собственных глазах, когда снискала любовь Раймонда. Чего же стоила она теперь, когда он предпочел ей другую? Она гордилась тем, что завоевала его и долго удерживала; но ныне его завоевала другая, и от гордого ликования остались погасшие угли.

В нашем уединении мы долго не знали о ее беде. Вскоре после празднества Пердита прислала за своим ребенком, а потом словно позабыла о нас. Адриан, однажды навестив их, заметил в ней перемену, но не понял, насколько она переменилась и почему. На людях супруги по-прежнему появлялись вместе и жили под одной крышей. Раймонд был, как всегда, учтив, и лишь временами высокомерие или внезапная резкость в поведении удивляли его кроткого друга. Ничто, казалось, не омрачало его чело, но губы кривились презрительно, а голос звучал резко. Пердита была полна внимания к желаниям своего повелителя, но оставалась молчаливой и очень печальной. Она похудела и побледнела, и глаза ее часто наполнялись слезами. Иногда ее взгляд, брошенный на Раймонда, как бы спрашивал: «Неужели у нас дошло до этого?» Иногда лицо ее выражало готовность, несмотря ни на что, делать все возможное, лишь бы он был счастлив. Но Адриан плохо умел читать на ее лице и мог ошибаться. Клара постоянно была возле матери, и казалось, что той больше всего нравится сидеть где-нибудь в укромном уголке и молча держать свое дитя за руку. Однако Адриан не догадывался об истине; он усиленно звал супругов посетить нас в Виндзоре, и они обещали приехать через месяц.

Тогда наступил уже май, и весна одела лесные деревья листвою, а тропинки украсила множеством цветов. Пердита приехала с дочерью; скоро будет и Раймонд, сказала она, однако его еще задерживают дела. После рассказов Адриана я ожидал увидеть ее печальной; но она, напротив, была необычайно оживлена; правда, похудела, глаза несколько запали, как и щеки, хотя они и пылали ярким румянцем. Она радовалась свиданию с нами, ласкала наших детей, удивлялась, как они выросли и развились; Клара также была рада увидеться со своим маленьким другом Альфредом; затевались детские игры, в которых участвовала и Пердита. Ее оживление сообщилось и нам, и, когда мы все веселились на террасе замка, трудно было бы найти более счастливую и беззаботную компанию.

— Здесь лучше, мама, — сказала Клара, — чем в гадком Лондоне. Там ты часто плачешь и никогда не смеешься, как сейчас.

— Замолчи, глупышка, — ответила ее мать, — и запомни: кто упомянет Лондон, с тем мы не станем разговаривать целый час⁹⁷.

Вскоре приехал и Раймонд. Он не присоединился, как обычно, к нашему веселому обществу. Он говорил только с Адрианом и со мною; мы как бы обособились, и вскоре с детьми остались только Айдрис и Пердита. Раймонд рассказал о новых постройках и о своих планах по улучшению учебных заведений для бедных; как обычно, между ним и Адрианом начался спор, и время пролетело незаметно.

Вечером мы собрались вновь; Пердита непременно захотела музицировать. Она сказала, что желает показать свои успехи; с самого переезда в Лондон она занималась музыкой; голос ее был не сильным, но очень приятным.

Она выбирала одни лишь веселые мотивы; перебрала все оперы Моцарта, чтобы найти самые жизнерадостные из его мелодий. Помимо других достоинств, Моцартова музыка более всякой другой кажется исходящей из сердца; вы сами переживаете выражаемые ею чувства и по воле этого властелина нашей души печалитесь, радуетесь или гневаетесь. Некоторое время музыка звучала весело; но когда Раймонд присоединился к трио «Taci ingiusto core»¹⁵⁹⁸ из «Дон-Жуана», Пердита отошла от фортепиано. Лукавая мольба, выражаемая этой арией, звучала у Раймонда очень нежно и пробудила в ней воспоминания о невозвратном прошлом. Этот же голос, этим же тоном и словами, часто выражал любовь к ней. Теперь все было иначе, и знакомые звуки, противоречившие их нынешнему смыслу, приводили ее в отчаяние. Вскоре затем Айдрис, игравшая на арфе, обратилась к страстной и печальной арии из «Фигаро» «Porgi, amor, qualche ristoro»** ", в которой покинутая графиня жалуется на измену Альмавивы. Здесь звучит сама душа печали, и нежный голос Айдрис, сопровождаемый жалобными аккордами ее инструмента, еще усиливал смысл слов. Когда зазвучало патетическое завершение арии, мы услышали сдавленное рыдание; Пердита, опомнившись, когда смолкла музыка, поспешила из залы; я последовал за ней. Сперва она отстранялась, но, уступая моим расспросам, кинулась мне на шею и заплакала.