Последний человек

Глава пятая

Что-то явно нарушило обычный ход вещей в природе и лишило ее благодатного действия. Ветер, этот король воздуха, бушевал по всему своему королевству; он яростно хлестал море, доводя его до бешенства, а непокорную землю вынуждал смириться.

Беды великие сводит им с неба владыка Кронион, Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы. Или же губит у них он обильное войско, иль рушит  Стены у города, либо им в море суда потопляет¹⁸³.

Эта гибельная сила сотрясала цветущие южные страны, а зимою даже мы в нашем северном затишье стали ощущать ее тяжкие последствия. Не верьте басне, которая дает солнцу превосходство над ветром¹⁸⁴. Кто из нас не видел, как веселый луг, ароматный воздух и вся сияющая природа становятся темными и суровыми, когда пробуждается ото сна восточный ветер? Когда сизые тучи закрывают все небо и нескончаемый дождь льет, пока земля не откажется долее впитывать излишнюю влагу и та разливается лужами по ее поверхности, а факел дня кажется метеором, готовым угаснуть, кто не видел, как северный ветер разрывает тучи, как меж ними проступают полосы небесной синевы? И вот она уже открывается под ветром, и небо снова лазурно. Тучи редеют, они подымаются все выше, открывая весь небосвод, и солнце льет уже свои лучи, возвращенные к жизни ветром.

Да, ты могуч, о ветер! Ты царишь над всеми другими стихиями, меж которых природа разделила свою мощь. Ты могуч, являешься ли ты с востока, неся с собой разрушение, или несешь с запада живительную силу; тебе повинуются облака; тебе подвластно солнце, а безбрежный океан — всего лишь твои раб. Ты проносишься над землей — и столетние дубы рушатся под твоим невидимым топором; на вершинах Альп выпадает снег, и оттуда с грохотом низвергаются снежные лавины. Ты владеешь ключами от царства стужи, ты можешь сковывать потоки и освобождать их; от твоих ласковых прикосновений рождаются почки и листья распускаются, убаюканные тобою.

Зачем же ты так завываешь, о ветер? Вот уж четыре долгих месяца ни днем, ни ночью не смолкает этот рев. Морской берег усеян обломками разбившихся кораблей; море сделалось для них непроходимым. Повинуясь тебе, земля стряхнула с себя всю свою красоту. Хрупкий воздушный шар не смеет подняться в сотрясаемый тобою воздух. Твои министры, тучи, заливают весь край дождями; реки выступают из берегов; горные тропы превратились в бурные потоки; леса и зеленые долины утратили свою красоту; и даже города наши страдают от тебя. Увы, что станется с нами? Огромные океанские волны словно готовятся оторвать наш остров от его основания и выбросить, как жалкий обломок, на просторы Атлантического океана.

Кто же мы, обитатели этой планеты, самой малой из множества населяющих вселенную? Ум наш способен объять бесконечность, а тела подвластны малейшей неблагоприятной случайности. Убеждаться в этом нам приходится ежедневно. Тот, кто заболевает от пустячной царапины, кто гибнет от злотворного воздействия сил природы, обладает тем же могуществом, что и я; подвержен и я действию тех же законов. А между тем мы объявляем себя венцом творения, повелителями стихий, владыками над жизнью и смертью и оправдываем наше самомнение тем, что, хотя отдельный человек гибнет, род людской неистребим и вечен.

Так, отвлекаясь от собственной личности, которую мы сознаем прежде всего, гордимся мы бессмертием человеческого рода и учимся не бояться смерти. Но когда жертвой разрушительных сил, приходящих извне, становится целый народ, человек ощущает свое ничтожество, шаткость своих прав на жизнь и на передачу ее по наследству.

Помню, что, однажды увидев разрушительное действие пожара, я потом не мог без страха смотреть даже на огонь в печи. Пламя пожара охватило все здание, и оно рухнуло. Огонь проникал всюду, не встречая преград на своем пути. Можно ли воспользоваться частицей этой могучей силы так, чтобы не испытывать ее действия на себе? Можно ли приручить детеныша этого дикого зверя и не страшиться, что он вырастет?

Нечто подобное стало нам видеться и в многоликой смерти, которая обрушилась на прекраснейшие уголки нашей земной обители, и прежде всего в чуме. Мы боялись наступления лета. Страны, граничившие с уже зараженными, начали всерьез задумываться над тем, как не допустить к себе врага. Мы, нация торговая, также вынуждены были обсуждать способы отгородиться от заразы.

Было доказано, что чума не является тем, что обычно называют заразной болезнью, как, например, скарлатина или исчезнувшая ныне черная оспа. Чуму называют болезнью эпидемической. Однако неясно было главное: как зарождается эпидемия и как она распространяется. Если по воздуху, то зараженным оказывается и сам воздух. В один из портовых городов пришедшими кораблями была занесена тифозная горячка. Однако те самые люди, которые ее туда занесли, не заразили ею другой город, более удачно расположенный. Но как можем мы судить о воздухе и решать, в каком городе чума никого не поразит, а в каком природа приготовила ей обильную жатву? Точно так же любой человек может девяносто девять раз избежать ее, а в сотый раз погибнуть, ибо тело наше иногда в состоянии сопротивляться заразе, а иногда с готовностью ей поддается. Размышляя над этим, законодатели наши не хотели торопиться с введением нужных законов. Зло распространилось столь широко и было столь грозным, что никакие предохранительные меры не приходилось считать излишними — если они давали малейший шанс спастись.

Речь пока шла лишь о мерах предосторожности. Англия была еще вне опасности. Между нею и чумой находились Франция, Германия, Италия и Испания, и бреши в этих стенах еще не было. Правда, наши корабли были во власти волн и ветров, подобно Гулливеру, игрушке бробдингнежцев;¹⁸⁵ но сами мы находились на твердой земле и нашим жизням не грозило это буйство природы. Нам нечего было бояться, и мы не боялись. И все же в каждом сердце рождались изумление и горестное сознание ничтожности человека. Природа, наша матерь и наш друг, взглянула на нас с угрозой. Она ясно показала, что хотя и позволяет нам исследовать ее законы и подчинять себе некоторые из ее сил, но ей достаточно пошевелить пальцем — и мы вострепещем. Она может взять нашу планету, опоясанную горами, окруженную воздухом, вместе со всем, что изобрел человеческий разум и создала его сила; она может взять этот мяч в руку и бросить его в пространство, где угаснет всякая жизнь, где навсегда исчезнут человек и все его усилия.

Такие размышления стали для нас обычными; однако мы не оставляли наших ежедневных дел и даже строили планы на многие годы вперед. Не было голоса, чтобы сказать нам: остановитесь! Когда вследствие общения с другими странами их беды ощущались также и нами, мы принимали меры: собирали по подписке средства в помощь переселенцам и купцам, разорившимся из-за упадка торговли. Английский характер проявил себя в полной мере; как всегда, он сопротивлялся злу и твердо стоял у бреши, которую занемогшая природа позволила хаосу и смерти пробить в ее защитных укреплениях.

В начале лета мы стали понимать, что бедствия, происходившие в отдаленных от нас странах, были более грозными, чем предполагалось. Город Кито¹⁸⁶ разрушило землетрясение. На Мексику обрушились сразу и ураган, и чума, и голод. На западе Европы появилось множество иммигрантов; тысячи их принял и наш остров. Тем временем в протекторы был избран Райленд. Он всячески добивался этой должности, чтобы все свои силы направить на уничтожение в нашем обществе привилегированных классов. Все, что он задумал, было прервано новыми событиями. Среди вновь прибывших чужеземцев оказалось множество неимущих. Перед их возраставшим числом обычная благотворительность вскоре стала совершенно недостаточной. Торговля приходила в упадок. Прекратился обмен товарами между нами и Америкой, Индией, Египтом и Грецией. Привычное течение жизни было нарушено. Протектор со своими сторонниками пытался скрывать это. Тщетно назначал он время для обсуждения новых законов, касавшихся наследственных титулов и привилегий; тщетно пытался представить нам все беды как частные и временные. Эти беды живо задевали столь многих, благодаря торговым связям так близко касались всех слоев общества, что неизбежно становились главным для страны вопросом, на который прежде всего надлежало обратить внимание.

Возможно ли, с изумлением и ужасом спрашивали мы друг друга, чтобы целые страны оказались опустошенными, целые народы — стертыми с лица земли стихийными бедствиями? Огромным городам Америки, плодородным равнинам Индостана, многолюдному Китаю грозило полное опустошение. Там, где недавно ради выгоды или удовольствия собиралось множество людей, теперь раздавались лишь горестные вопли. Воздух был отравлен, каждое человеческое существо вдыхало смерть — даже юное и здоровое, полное надежд. Мы вспомнили чуму 1348 года, когда, как было подсчитано, вымерла треть всего человечества. Сейчас эпидемия еще не коснулась Западной Европы. Будет ли так всегда?