Последний Герой. Том 3

— Ваши слова — да богу в уши, — вздохнул Валет, явно не разделяя его уверенности. — Всё-таки давайте конкретно — какие гарантии можете дать?

Тарас чуть улыбнулся, снисходительно и уверенно:

— Гарантия стопроцентная, за качество отвечаем головой.

— Головой-то — оно понятно, — вдруг перебил его Валет, слегка раздражённо. — А если что-то пойдёт не так? Если, допустим, вы не выполните задачу, кто вернёт мне мои деньги? Вас к тому моменту, я так понимаю, уже не будет в живых.

Тарас не спеша поднял глаза, его улыбка стала шире, появилась еле заметная насмешка:

— Такой вариант полностью исключён, Герман Сильвестрович. Если только ваш лейтенантик не терминатор из будущего. Ну или из прошлого, хотя из прошлого они, вроде, не прилетают.

Валет едва заметно усмехнулся, явно расслабившись от его уверенности, и поднялся из-за стола:

— Ну что ж, прекрасно, господа! Тогда приступайте.

Тарас кивнул, встал следом и подошел к Валькову. Виктор без слов повторил движение, словно был его тенью. Оба молча кивнули Валету и направились к выходу.

Виктор шагал так тихо, будто и вовсе не касался пола — не человек, а просто серая тень, следующая за напарником. Когда за ними закрылась дверь, Валет ощутил странное облегчение, будто воздух в кабинете сразу стал прозрачнее и чище.

Но тревога осталась — глухая, ноющая, засевшая глубоко в груди и неприятно давящая на нервы. Валет знал это чувство. Он давно привык к страху, к риску, он с ними свыкся, еще с девяностых.

А тут было что-то другое, более тонкое и острое одновременно — старое, смутно знакомое, из тех самых лихих времён, когда каждый день мог стать последним. Будто прошлое, которое он считал давно похороненным, внезапно ожило, напомнив о забытых долгах.

И пришло за ним, чтобы забрать своё.

Глава 2

Общежитие МВД оказалось типовой девятиэтажкой советской эпохи — серые с крошкой стены, панельные балконы и окна с грязными разводами. Возле входа, у ржавой урны, курила усталая уборщица в синем халате, оценивающе глядя на нас с Шульгиным.

— Короче, слушай сюда, — предупредил он, слегка напрягшись. — Комендант общежития — зверь лютый. Ничего не говори, поддакивай и кивай. Я сам решу. Прапор в отставке. Ветеран МВД.

— Прапор? — удивился я. — Это интересно….

Мы поднялись по ступенькам, стёртым до зеркального блеска тысячами ногочасов. Потянули тяжёлую металлическую дверь и очутились в полутёмном холле с геранью на подоконнике, доской объявлений на стене, запахом хлорки и ощущением повсеместных скромных зарплат.

В углу виднелась «будка-закуток» вахтёрши: трещины в стекле были склеены скотчем.

Из окошка на нас строго уставилась крепкая бабуля.

— Вон, прапор! — прошептал Шульгин и кивнул.

— Где? — вертел я головой, спрашивая так же тихо. Но коридор пуст, а кроме вахтерши в «аквариуме» никого нет.

— Да вон же, — вытаращил глаза на будку Шульгин. — Баба Люба, хозяйка общежития.

Баба Люба была женщиной квадратной, крепкой, с короткими жёсткими волосами, выкрашенными в безжалостный ржавый цвет. Лицо суровое, морщинистое, на подбородке красовалась, привлекая все взгляды, крупная родинка. На плечах потёртый вязаный кардиган, на носу старые очки на засаленной верёвочке. Вот тебе и прапорщик в отставке.

— А-а, явился, не запылился! — ядовито скрипнула она, окидывая Шульгина взглядом и саркастически ухмыляясь. — Ну что, гуляка, где снова пропадаешь? Выселю, паразита, с вещами за дверь, если ещё раз комнату пустой увижу! Все нормальные мужики сюда девок пытаются водить, а этот, прынц датский, даже сам не появляется! Где это видано, чтобы жилплощадь в центре города пустовала?

— Да бросьте, Любовь Марковна, — заулыбался Шульгин, явно стараясь держать лицо. — Я теперь здесь буду постоянно жить. Честно.

Сказал он это громко, отчетливо, будто на публику. Только из публики тут двое ППСников, прошмыгнувших мимо, покачивая резиновыми палками на поясах, да тетя выкатывала коляску с малышом. Я быстренько метнулся и помог ей с дверью.

— Будешь-будешь, — хмыкнула коменда Шульгину. — Я тебе китайцев подселю в комнату, мигом освоишься.

— Откуда у нас китайцы-то? — растерялся он, глядя то на неё, то на коридор, откуда уже ощутимо тянуло густым запахом жареной рыбы.

— По обмену приехали! — она фыркнула. — Чуешь, жареной селёдкой на весь этаж несёт? Это они уже хозяйничают. Ежа им за воротник! Скоро до Кремля доберутся, помяни моё слово.

Она глянула на Шульгина, лукаво прищурившись, и продолжила с интонацией доморощенного политолога:

— Я тут вот что подумала — с китайцами надо дружить. Воевать с ними нельзя, никак нельзя.

— Это ещё почему? — хмыкнул мажор, лениво прислонившись плечом к стене.

Любовь Марковна торжественно подняла указательный палец, будто приготовилась объявить решение мирового масштаба:

— Я тут прикинула. Если даже нападут, конечно, мы им отпор дадим, русские не проигрывают. Но считай: даже если по миллиону ихних солдат в день истреблять — в год выходит 365 миллионов. А это у них всего лишь годовая рождаемость, представляешь? Они за год такое количество просто наплодят, и счёт опять по нулям! Матрёшкины ручки! Вечный двигатель получается, мать его в качели.

Она выдала это настолько серьёзно и убеждённо, что Шульгин невольно рассмеялся:

— Кровожадная вы женщина, Любовь Марковна, однако.

— Жизнь заставит, Николай, ещё и не так застрекочешь, — важно кивнула она. — Но лучше дружить, конечно. Уж очень их много, как комаров на болоте.

Шульгин ухмыльнулся, чуть помолчал и заметил ехидно:

— Только селёдку-то жарят не китайцы, а вьетнамцы.

— Да хоть японцы! — отмахнулась баба Люба. — Я их всё одно не различаю. Таджик, китаец — какая разница? Вот подселю к тебе соседа. Проснёшься однажды — а рядом с тобой Чингисхан лежит. Вот тогда посмеёмся!

Она громко расхохоталась, довольная собственной шуткой.

А мы подошли ближе к её окошку. Шульгин осторожно огляделся — в холле уже давно было пусто — и заговорил тише, доверительнее:

— Любовь Марковна, ну зачем вы меня на всю общагу так распекаете? Мы же договорились: я здесь чисто номинально числюсь. Вы сами прекрасно всё знаете…

Он достал из бумажника пятитысячную и протянул в окошко. Баба Люба ловко перехватила купюру и быстро сунула в карман кофты, тут же подобрев лицом.