Последний из могикан

При этих словах чудак вынул из кармана книжку и, надев на нос очки в железной оправе, открыл томик с такой осторожностью и почтением, которых требует обращение со священными предметами. Потом, без дальнейших рассуждений и объяснений, он вложил в рот какой-то странный инструмент. Послышался пронзительный, высокий звук. Вслед за тем псалмопевец взял голосом ноту октавой ниже и наконец запел. Понеслись полные, нежные, мелодичные звуки, и даже движение лошади не помешало пению.

О, как отрадно это —

Жить в братстве и труде,

Как будто благовония

Текут по бороде!

Псалмопевец все время отбивал такт правой рукой. Опуская ее, он слегка касался страниц книги; поднимая же, размахивал ею с особым искусством. Его рука не переставала двигаться, пока не замер последний звук.

Тишина леса была нарушена. Магуа повернулся к Дункану и пробормотал несколько слов па ломаном английском языке, а Хейворд, в свою очередь, заговорил с Алисой, прервав музыкальные упражнения незнакомца.

– Сейчас, по-видимому, не предвидится никакой опасности; но все же ради простой осторожности нам следует ехать без шума. Мне придется, Алиса, лишить вас удовольствия и просить этого джентльмена отложить пение до более благоприятного времени.

– Действительно, вы лишаете меня большого удовольствия, — с лукавой усмешкой ответила молодая девушка. — Право, мне еще никогда не случалось слышать, чтобы так превосходно пели такие бессмысленные слова! Я уже собиралась спросить нашего спутника о причинах такого странного несоответствия, но ваш громовой бас, Дункан, прервал нить моих размышлений.

– Не понимаю, почему вы называете мой голос громовым басом? — произнес Хейворд, слегка обиженный ее словами. — Я знаю только одно, а именно: что вашей безопасностью и спокойствием вашей сестры я дорожу несравненно больше, нежели всей музыкой Генделя! [4]

Молодой офицер замолчал и посмотрел в сторону чащи, потом искоса и подозрительно глянул на Магуа, который шел по-прежнему спокойно и невозмутимо. Увидав это, молодой человек улыбнулся, смеясь над собственными тревогами: разве не принял он только что блики света на каких-то блестящих лесных ягодах за горящие зрачки притаившегося в листве индейца! Теперь майор ехал спокойно, продолжая разговор, прерванный мелькнувшими в его уме опасениями.

4

Гендель Георг-Фридрих (1685—1759)—великий немецкий композитор.

Но Хейворд сделал великую ошибку, позволив своей юной гордости заглушить голос осторожности.

Едва спутники миновали чащу густых кустов и деревьев, ветви осторожно и бесшумно раздвинулись, и из них выглянуло свирепое лицо, украшенное грозной боевой раскраской.

Злобное торжество осветило темные черты жителя лесов, провожавшего взглядом маленький беззаботный отряд.

Легкие и грациозные всадницы то исчезали, то появлялись среди ветвей; за ними двигался майор на своей превосходной лошади, а позади всех — нескладный учитель пения. Наконец и его фигура скрылась среди темных стволов глухого леса.

Глава III

Предоставим Хейворду и его спутникам углубляться в дремучий лес и перенесем место действия нашего рассказа на несколько миль к западу.

В этот день два человека сидели на берегу небольшого, но очень быстрого потока, протекавшего на расстоянии одного дня пути от лагеря Вэбба. По-видимому, они ждали кого-то или чего-то. Могучая стена леса доходила до самого берега речки. Ветви густых деревьев свешивались к воде, бросая на нее темную тень. Сила лучей солнца начала ослабевать, дневной зной спал, и прохладные испарения ручьев и ключей легкой дымкой висели в воздухе. Нерушимая тишина, царившая в этом лесном уголке, прерывалась по временам ленивым постукиванием дятла, резким криком пестрой сойки или донесенным ветром глухим однообразным гулом отдаленного водопада.

Но эти слабые обрывки звуков были хорошо знакомы жителям лесов и не отвлекали их внимания от беседы. Красный цвет кожи одного из собеседников и его одежда обличали в нем воина-индейца. Загорелое лицо другого, одетого тоже в очень простое и грубое платье, было гораздо светлее; он казался несомненным потомком европейских переселенцев.

Краснокожий сидел на краю мшистого бревна и выразительными, спокойными, но красноречивыми движениями рук подчеркивал свои слова. Его почти обнаженное тело служило ужасной эмблемой смерти: оно было расписано черной и белой красками, которые придавали человеку вид скелета. На бритой голове индейца красовалась одна только прядь волос. Орлиное перо, воткнутое в волосы, опускалось на левое плечо дикаря; из-за пояса виднелись томагавк и скальпировальный нож английского изделия. Через обнаженное мускулистое колено он перебросил короткое солдатское ружье, одно из тех, какими англичане вооружали своих краснокожих союзников. Все в этом воине — его широкая грудь, прекрасное телосложение и горделивая осанка — доказывало, что он достиг полного расцвета жизни, но еще не начал приближаться к старости.

Судя по фигуре белого, можно было сказать, что он с самой ранней юности познакомился с лишениями и трудами. Он был мускулист, скорее худощав, чем полон, и одет в охотничью рубашку зеленого цвета, окаймленную желтой бахромой; его голову прикрывала летняя кожаная шляпа. За поясом охотника торчал нож, но томагавка у него не было. По обычаю краснокожих, его мокасины украшала пестрая отделка, а кожаные штаны зашнурованы по бокам и выше колен оленьими жилами. Кожаная сумка и рог с порохом довершали его снаряжение; близ ствола соседнего дерева стояла его очень длинная винтовка. В глазах этого охотника или разведчика светились проницательность и ум. Говоря, он оглядывался по сторонам, то ли высматривая дичь, то ли опасаясь какого-нибудь скрытого нападения.

– Предания твоего племени, Чингачгук, говорят за меня, — сказал он.

Беседа велась на том наречии, которое было знакомо всем туземцам, занимавшим область между реками Гудзоном и Потомаком.

– Твои отцы пришли из страны заходящего солнца, переправились через большую реку [5] сразились с местными жителями и завладели их землями. Мои предки пришли от красной утренней зари, проплыли через Соленое озеро и поступили так же, как твои родоначальники. Не будем же спорить об этом и попусту тратить слова.

5

Миссисипи.

– Мои праотцы сражались с обнаженными краснокожими людьми, — сурово ответил индеец на том же языке. — Скажи, Соколиный Глаз, разве ты не видишь разницы между стрелой с каменным острием и свинцовой пулей, которой ты приносишь смерть?

– Природа дала индейцу красную кожу, но у него есть рассудок, — сказал белый. — Я неученый человек и не скрываю этого, однако, судя по тому, что я видел во время охоты на оленей и белок, мне кажется, что ружье в руках моих дедов было менее опасно, нежели лук и хорошая кремневая стрела, которую послал в цель зоркий глаз индейца.

– Все это ты слышал от твоих отцов, — холодно ответил краснокожий. — Но что говорят ваши старики? Разве они говорят молодым воинам, что бледнолицые воевали с каменными топорами или с деревянными ружьями в руках?

– У меня нет пристрастий, я не хвастаюсь преимуществами своего рождения, хотя мой злейший враг — макуас — не посмеет отрицать, что я чистокровный белый, — ответил охотник, разглядывая свою потемневшую жилистую, костлявую руку. — Но я охотно сознаюсь, что не одобряю многих и очень многих поступков моих соотечественников. Впрочем, я не могу отвечать за других, каждую историю можно рассматривать с двух сторон. Скажи мне, Чингачгук, что говорят предания краснокожих о первой встрече твоих дедов с моими?