Последний из могикан

Наступило молчание. Индеец долго не говорил ни слова; наконец, полный сознания важности того, что он скажет, он начал рассказ, и в его тоне зазвучала торжественная искренность:

– Слушай, Соколиный Глаз, и твои уши не воспримут лжи и неправды. Вот что говорили мои отцы, вот что совершили могикане!

Мы пришли оттуда, где солнце вечером закатывается за обширные равнины, на которых пасутся стада бизонов, и безостановочно двигались до великой реки. Тут мы вступили в борьбу с аллигевами и бились, пока земля не покраснела от их крови. В области между берегами великой реки и отмелями Соленого озера мы не встретили никого; только одни макуасы издали следили за нами. Мы сказали, что весь этот край наш. Мы мужественно завоевали этот край и охраняли его, как сильные и смелые мужи. Мы прогнали макуасов в леса, кишевшие медведями, и они добывали для себя соль только из ям пересохших соленых источников. Эти псы не выловили ни одной рыбы из великого озера, и мы бросали им одни кости...

– Обо всем этом я уже слыхал и всему верю, — сказал белый охотник, видя, что индеец замолчал. — Но ведь все, о чем ты рассказываешь, случилось задолго до того времени, когда пришли англичане.

– Тогда сосны росли там, где теперь поднимаются каштаны. Первые бледнолицые, пришедшие к нам, говорили не по-английски. Они приплыли в большом челне. Это случилось в те дни, когда мои отцы вместе со всеми окрестными племенами зарыли свой томагавк [6] . И тогда, — произнес Чингачгук, и глубокое волнение выразилось только в тоне его голоса, — тогда, Соколиный Глаз, мы составляли один народ. Мы были счастливы! Соленое озеро давало нам рыбу, леса — оленей, воздух — птиц. У нас были жены и дети. Мы поклонялись Великому духу, и макуасы боялись наших победных песен...

6

Торжественный обряд, означающий окончание войны.

– А ты знаешь, что было в то время с твоими предками?— спросил белый. — Конечно, они были храбрыми, честными воинами и, сидя в советах, вокруг костров, давали соплеменникам мудрые советы.

– Мое племя — прадед народов, но в моих жилах нет ни капли смешанной крови, в них кровь вождей — чистая, благородная кровь, и такой она останется навсегда... На наши берега высадились голландцы. Белые дали моим праотцам огненную воду. Они стали пить ее. Пили с жадностью, пили до тех пор, пока им не почудилось, будто земля слилась с небом. Тогда отцы мои расстались со своей родиной. Шаг за шагом их оттесняли от любимых берегов. Наконец дело дошло до того, что я, вождь и сагамор [7] индейцев, вижу лучи солнца только сквозь листву деревьев и никогда не стою над могилами моих праотцов.

7

Сагамор (буквально: мудрый, могучий) — почетное звание

– Это печальная судьба, — заметил собеседник индейца, растроганный благородной и сдержанной печалью Чингачгука. — Но скажи, где живут представители твоего рода, потомки людей, которые пришли в делаварскую область много лет назад?

– Ответь мне, куда исчезли, куда скрылись цветы давно улетевших летних дней? Они упали, осыпались. Так погиб и весь мой род: все могикане, один за другим, отошли в страну духов. Я стою на вершине горы, но скоро придет время спускаться вниз. Когда же и Ункас уйдет вслед за мною, тогда истощится кровь сагаморов: ведь мой сын — последний из могикан!

– Ункас здесь, — послышался мягкий молодой голос. — Кто упомянул об Ункасе?

Белый охотник поспешно вынул свой нож из ножен и невольно потянулся за винтовкой. Чингачгук же, заслышав голос, даже не повернул голову.

В следующее мгновение показался молодой индеец; беззвучными шагами он проскользнул между двумя друзьями и сел на берегу быстрого потока. Ни одним звуком не выразил индеец-отец своего удивления. В течение многих минут не слышалось ни вопросов, ни ответов; каждый, казалось, ждал удобного мгновения, чтобы прервать молчание, не высказав любопытства, свойственного только женщинам, или нетерпения.

Белый охотник, очевидно подражая обычаям краснокожих, выпустил из рук винтовку и тоже сосредоточенно молчал.

Наконец Чингачгук медленно перевел взгляд на лицо своего сына и спросил:

– Не осмелились ли макуасы оставить следы своих мокасин в этих лесах?

– Я шел по отпечаткам их ног, — ответил молодой индеец, — и узнал, что число их равняется количеству пальцев на моих обеих руках. Но ведь они трусы и прячутся в засадах.

– Мошенники залегли в чаще и ждут удобной минуты, чтобы добыть скальпы и ограбить кого-нибудь, — сказал Соколиный Глаз. — Этот француз Монкальм, конечно, послал своих шпионов в лагерь англичан и во что бы то ни стало узнает, по какой дороге движутся наши.

– Довольно, — сказал старший индеец, взглянув в сторону заходящего солнца. — Мы прогоним их из леса, как оленей... Соколиный Глаз, закусим сегодня, а завтра покажем макуасам, что мы не трусливые женщины.

– Я согласен. Но для того чтобы разбить ирокезов, прежде всего нужно отыскать, где прячутся эти хитрые плуты, а чтобы поесть, нужно найти дичину... Да вот она тут как тут! Посмотри-ка, вон самый крупный олень, какого я встречал в течение нынешнего лета! Видишь, он бродит внизу в кустах? Послушай, Ункас, — продолжал разведчик, понизив свой голос до шепота и смеясь беззвучным смехом человека, привыкшего к осторожности, — я готов прозакладывать три совка пороха против одного фунта табаку, что попаду ему между глаз, и ближе к правому, чем к левому.

– Не может быть! — ответил молодой индеец и с юношеской пылкостью вскочил с места. — Ведь над кустами видны только его рога, даже только их кончики.

– О, мальчик, — усмехнувшись, сказал Соколиный Глаз, — неужели ты думаешь, что, видя часть животного, охотник не в силах сказать, где должно быть все его тело?

Он прицелился и уже собирался показать свое искусство, которым так гордился, как вдруг Чингачгук ударил рукой по его винтовке и сказал:

– Ты, верно, хочешь сразиться с макуасами, Соколиный Глаз?

– Эти индейцы точно чутьем узнают, что кроется в чаще, — произнес охотник, опуская ружье и поворачиваясь к Чингачгуку, как бы признавая свою ошибку. — Ну что делать! Предоставляю тебе, Ункас, убить оленя стрелой, не то, пожалуй, мы действительно свалим животное для этих воров-ирокезов...

Чингачгук одобрил предложение белого, выразительно указав рукой в сторону оленя. Ункас, осторожно пригибаясь к земле, стал подходить к оленю. Когда молодой могикан очутился всего в нескольких ярдах [8] от кустов и зарослей трав, он бесшумно приложил к тетиве стрелу. Рога шевельнулись; казалось, их обладатель почувствовал в воздухе близость опасности. Еще секунда, и тетива зазвенела. Стрела блеснула в воздухе. Раненое животное выскочило из ветвей и нагнуло голову, грозя нанести удар скрытому врагу. Ункас ловко отшатнулся от взбешенного оленя и быстро пронзил его шею ножом. Олень прыгнул к берегу реки и упал, окрашивая своей кровью воду.

8

Ярд—мера длины, равная 0,91 метра.

– Дело сделано с ловкостью индейца, — сказал Соколиный Глаз, беззвучно смеясь. — Приятно смотреть на эту картину! Но все же стрела хороша лишь на близком расстоянии, и в помощь ей нужен нож.

– Га! — произнес его собеседник и быстро повернулся, точно собака, почуявшая дичь.

– Клянусь богом, кажется, сюда идет целое стадо, — заметил Соколиный Глаз, и его глаза заблестели. — Если олени подойдут на расстояние ружейного выстрела, я все-таки пущу в них пулю-другую, хотя бы весь союз шести племен услышал грохот ружья. Что ты слышишь, Чингачгук? Для моего слуха лесные чащи молчат.

– Вблизи только один олень, да и тот убит, — сказал индеец и наклонился так низко, что его ухо почти прикоснулось к земле. — Но я слышу звуки шагов.

– Может быть, волки гнали этого оленя и теперь бегут по его следам?

– Нет. Приближаются кони белых, — ответил Чингачгук, горделиво выпрямился и принял прежнюю позу. — Соколиный Глаз, это твои братья. Поговори с ними.

– Хорошо. Я обращусь к ним с такой английской речью, что самому английскому королю не было бы стыдно ответить мне, — сказал охотник на том языке, чистотой которого хвалился. — Но я ничего не вижу и не слышу: ни шагов животных, ни топота человеческих ног... Ага! Вот треск сухого хвороста! Теперь и я слышу, как зашелестели кусты. Да, да, шум шагов! Я его принял за отголосок рева водопадов. Но вот и люди. Боже, спаси их от ирокезов!