Последний из могикан

Могикане и разведчик слушали его неясный, сбивчивый рассказ со все возрастающим интересом. В то время как Давид пытался объяснить, чем занимается племя индейцев, где жила Кора, разведчик вдруг перебил его вопросом:

– Не видели вы, какие у них ножи? Английского или французского образца?

– Мои мысли не были направлены на такие суетные вещи — они были устремлены на то, чтобы утешить девушек.

– Придет время, когда вы перестанете считать нож дикаря суетной вещью, — заметил разведчик. — А бывают у них праздники в честь окончания жатвы? Не знаете ли вы каких-нибудь тотемов [18] этого племени?

18

Tотем — племенной знак индейцев; человек под его охраной неприкосновенен.

– Я могу только сказать, что хлебных зерен у них много; размоченные в молоке, они дают пищу, приятную на вкус и полезную для желудка. Тотемов никаких не знаю. Что касается музыки индейцев, то о ней не стоит говорить. Они никогда не соединяют свои голоса в хвале господу и, по-видимому, принадлежат к числу самых нечестивых из идолопоклонников.

– Вы клевещете на индейцев. Даже минги ждут милости и помощи только от Великого Духа.

– Может быть, — сказал Давид, — но я видел у них странные, фантастически раскрашенные изображения, которые возбуждали в них духовный восторг и пользовались особым поклонением; в особенности одно изображение нечистого, омерзительного предмета.

– Змеи? — поспешно спросил разведчик.

– В этом роде. Это было изображение пресмыкающейся черепахи.

– Хуг! — вскрикнули в один голос оба могикана, внимательно прислушивавшиеся к рассказу, а разведчик покачал головой с видом человека, сделавшего важное, но неприятное открытие.

Потом Чингачгук заговорил на делаварском языке со спокойствием и достоинством, сейчас же приковавшими к нему внимание даже тех, кому были непонятны его слова. Жесты его были выразительны и по временам энергичны. Один раз он высоко поднял руку; когда он опускал ее, то этим движением откинул складки своего легкого плаща; он приложил палец к груди, как будто желая, подтвердить значение сказанного этим жестом. Глаза Дункана следили за движениями дикаря, и он увидел прекрасно, хотя и бледно нарисованное синей краской изображение только что названного животного на смуглой груди вождя. Разведчик отвернулся от своего краснокожего друга и сказал:

– Мы открыли то, что, по воле небес, может принести нам добро или зло. Наш друг Чингачгук — сагамор делаваров и великий вождь Черепах! Из слов певца ясно, что некоторые индейцы этого племени находятся среди народа, о котором он говорит. Мы идем по опасному пути, потому что друг, ставший изменником, часто бывает свирепее врага.

– Объясните, — сказал Дункан.

– Это давняя, печальная история, и я не люблю думать о ней, так как нельзя отрицать, что, главное, это было сделано людьми с белой кожей. Но кончилось все тем, что братья подняли томагавки против братьев, а минги и делавары пошли по одному пути.

– Так вы предполагаете, что Кора живет среди этого племени?

Разведчик утвердительно кивнул головой, хотя, по-видимому, желал избежать дальнейшего разговора на эту тяжелую тему. Нетерпеливый Дункан стал поспешно предлагать отчаянные попытки для освобождения сестер. Мунро, стряхнув с себя апатию, выслушивал безумные планы молодого человека с почтением, не подходившим к его седым волосам и почтенному возрасту. Разведчик дал излиться горячности влюбленного и потом нашел способ убедить его в том, что торопиться в деле, требующем полнейшего хладнокровия и величайшего мужества, было бы полным безумием.

– Хорошо было бы, — прибавил он, — если бы этот человек вернулся в лагерь индейцев и сообщил молодым девушкам о нашем приближении; когда понадобится, мы вызовем его сигналом на совещание. Вы сумеете различить карканье ворона от свиста козодоя, друг мой?

– Это приятная птица, — ответил Давид. — У нее нежные, печальные ноты, но поет она слишком отрывисто и не в такт.

– Ну, если вам нравится ее свист, то пусть он будет вам сигналом. Помните же: когда вы услышите три раза подряд свист козодоя, вы должны прийти в кусты, где, можно предполагать, находится эта птица...

– Погодите, — перебил его Хейворд, — я пойду с ним.

– Вы? — удивленно воскликнул Соколиный Глаз.— Разве вам надоело видеть, как садится солнце и как оно встает?

– Давид — живое доказательство, что гуроны могут быть милостивы.

– Да, но Давид может пускать в дело свою глотку так, как этого не сделает ни один человек в своем уме.

– Я также могу разыграть сумасшедшего, безумного героя, вообще кого и что угодно, чтобы освободить ту, которую люблю. Не возражайте, все равно я сделаю так, как решил.

Соколиный Глаз смотрел несколько времени на молодого человека в безмолвном удивлении. Но Дункан, до сих пор почти слепо повиновавшийся разведчику из уважения к его искусству и оказанным им услугам, теперь принял вид начальника, противиться которому было нелегко. Он махнул рукой в знак того, что не желает выслушивать дальнейшие возражения, и затем продолжал более спокойным тоном:

– Я могу переодеться, измените мой вид — разрисуйте меня, если желаете; одним словом, превратите меня во что угодно, хотя бы даже в дурака!

– Когда вы посылаете отряды на войну, я полагаю, что вы, по крайней мере, считаете нужным установить известные знаки и места для стоянок, чтобы те, кто сражается на вашей стороне, могли знать, где и когда они могут встретить друга, — пробормотал разведчик.

– Выслушайте меня, — прервал его Дункан. — От этого верного спутника вы узнали, что индейцы принадлежат к двум племенам, если не к двум различным народам. У одного из этих племен — у того, которое вы считаете ветвью делаваров, — находится та, кого вы называете «темноволосой». Другая, младшая, безусловно у наших открытых врагов — гуронов. Мой долг — ее освободить. Поэтому, пока вы будете вести переговоры об освобождении одной из сестер, я сделаю все, чтобы спасти другую, или умру.

Огонь мужества блестел в глазах молодого воина, вся его фигура приняла внушительный вид. Соколиный Глаз, слишком хорошо знавший хитрости индейцев, предвидел все опасности, угрожавшие молодому человеку, но не знал, как бороться с этим внезапным решением.

Может быть, ему и понравилась смелость юноши. Как бы то ни было, вместо того чтобы возражать против намерения Дункана, он внезапно изменил свое настроение и стал помогать выполнению его плана.

– Ну, — проговорил он с добродушной улыбкой, — олень, который хочет идти в воду, должен быть впереди, а не позади других. У Чингачгука хватит красок всяких цветов. Присядьте на бревно, и, я готов прозакладывать жизнь, он скоро сделает из вас настоящего дурака, так что угодит вам.

Дункан согласился, и могикан, все время внимательно прислушивавшийся к их разговору, охотно взялся за дело. Опытный во всех хитростях своего племени, он быстро и ловко расписал юношу узорами, которые на языке индейцев означают дружбу и веселье. Он тщательно избегал всяких линий, которые могли быть приняты за тайную склонность к войне; с другой стороны, дикарь старательно нарисовал все признаки, которые выражали дружбу. Затем Дункан был одет подходящим образом, так что действительно можно было принять его за фокусника, бродящего среди союзных, дружественных племен.