Последний Персидский поход
Шрифт:
«Восьмерки» не глушили движки, и крутящиеся винты поднимали тучи пыли.
Из открытой створки выпрыгнул комбат - майор Подопригора – «слуга царю, отец солдатам», здоровенный, под два метра ростом, с внешностью запорожского казака. Его огромные усищи и бритый наголо череп сводили с ума гарнизонных дам, но Петрович свято соблюдал супружескую верность. Его мадам жила в украинском городишке, где базировалась его прежняя часть. Регулярно писала ему письма и примерно воспитывала на его зарплату троих детей. Кулачищи у него – размером чуть меньше боксерских перчаток. Бойцы его боялись, за вспышки гнева, но – откровенно любили. Он, как мог, прикрывал их в разных, скажем так, ситуациях,
– Смирно! Товарищ майор…– Шура вскинул руку к козырьку занюханной «песочки».
– Вольно! – отмахнулся Петрович. – Ну что, навоевались? У нас с Нового года без потерь с боевых возвращались, а у вас что? ЧТО, я спрашиваю? Какого хрена бойцы у тебя вылезли? Ты где был, куда смотрел?
– Но, товарищ майор, ведь результат…
– Да насрать мне на твой результат! Ты – Петрович махнул рукой в сторону вертушек, в которые грузили два завернутые в плащ-накидки свертка, - их матерям про «результат» расскажешь! В жопу свой результат заткни, «Кутузов»! Я с «Тюльпаном» лично тебя отправлю, ты понял? Казахи тебя встретят, как родного!
– Есть, товарищ майор! – Шура снова вскинул руку к козырьку. Лицо его покрылось пятнами, хорошо видными даже сквозь загар и въевшуюся грязь.
– Вы здесь прибрали? «Мясо» где?
– Там,– Шура махнул рукой в сторону свежей каменной насыпи.
– Все чисто? Сколько?
– Трое духов. Шестеро – «мирняк».
– Бабы? – обреченным голосом спросил комбат.
– И дети тоже…
– Твою мать…– Комбат выматерившись криком, как-то обмяк, и уже тихо и четко сказал: - Сидеть тебе Шура на Кабульском процессе. И мне со всеми вами рядышком…
– Так уж вышло, товарищ майор, - устало отозвался Шура.
– Ладно, потом отпишешь доклад по форме. Что взяли?
– Десять эР- эС, один Дэ-Ше-Ка, два китайских «Калашникова», один БУР, два ящика патрон калибра семь-шестьдесят два, двадцать «итальянок».
– Стволы, мины, боеприпасы – в вертушку. Остальное, вместе с «Симургом», подорвать и сматываться. В восемнадцать, ноль-ноль встречаемся дома. Вопросы есть?
– Трое из «мирняка» раненые. Куда их?
– Где они?
– Там, - Шура махнул рукой.
– Кто?
– Две женщины и ребенок.
Комбат снова выматерился.
– Ну бляха-муха… тяжелые?
– Одна – да, остальные чуть легче. Хотя…
Комбат на секунду задумался. Но только на секунду.
– Грузи в Бэ-Тэ-эР, и дуй в провинциальную больницу, сдашь раненых «зеленым», переночуете у советников, и утром – домой. Старшим…– Петрович посмотрел в сторону Никитина, и ткнул в него пальцем, - пойдешь ты.
Никитин козырнул:
– Есть.
Комбат не прерываясь продолжил:
– От советников, как доберешься, на связь с батальоном. И перед выходом – тоже. Понятно?
Никитин кивнул:
– Так точно.
Комбат добавил:
– У советников не напиваться! Все, до встречи!
Повернулся и пошел к вертолету, на ходу оглянулся и крикнул:
– Никитин! Поговори там ещё насчет стволов экзотических,– и, пригнувшись, придерживая кепку-песочку, побежал к вертушке.
Винты загудели и вертолеты поднялись в воздух.
Двенадцать бойцов на броне. Раненые загружены в железное нутро БТР (женщина с пулей в животе, похоже, не доедет, очень плоха).
Никитин с брони обернулся на ротного, как будто ждал от него напутствия.
Шура крикнул, стараясь перекричать рычание мотора БТР:
– С Богом!– и завистливо смотрит вслед своему взводному.
БТР взревел, обдав оставшихся сажей из выхлопа, и погнал по пустыне напрямик, держась подальше от гор и редких кишлаков.
Глава 2
***
Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.
2 июня 1988 года.
Тягостная атмосфера, свойственная любым поминкам поначалу, несколько ослабела. Голоса вокруг зазвучали громче. Люди вставали со своих мест, ходили вокруг стола, вели разговоры, звенели посудой. Кто-то из женщин менял тарелки «под горячее».
Окосевший, от выпитого на голодный желудок, Кирпич немного встряхнулся и, шаря по карманам в поисках сигарет. В глазах плыло, звуки слились, и он ощущал только общий бубнёж, который перекрывается более громким, хотя и таким же невнятным бормотанием в левое ухо.
Кирпич повернулся и сфокусировал зрение на рядом с ним сидящего дедка с двумя рядами орденских планок на потертом пиджачке. Дедок, слегка двоясь, что-то доказывал, обращаясь явно к нему, к Кирпичу.
– Что вы сказали? – из вежливости спросил Кирпич, стараясь сосредоточиться на собеседнике.
– Вот я и говорю, молодой человек,– нетвердым поддатым голосом ответил старичок, - что всю войну в дивизионной артиллерии. День в день! Вот ты скажи, у вас там есть калибЕр семьдесят шесть миллиметров?
– Не знаю, папаша, я не артиллерист,– Кирпичников начал быстро трезветь, вбирая окружающее все яснее. И, оглядываюсь в поисках спасения от навязчивого ветерана совсем другой войны, встретился глазами только с таким же ветераном, но уже справа от себя – тоже пожилой мужчина, и тоже с орденскими планками. Они встретились глазами.