Последний самурай
Шрифт:
Я сказал, что пришел к Хью Кэри.
Она сказала: Мне ужасно жаль, но он никого не принимает.
Я сказал извините и ушел и отступил дальше по улице. Потом женщина в розовом вышла, села в машину и уехала. Я вернулся к дому и позвонил.
Он подошел к двери и сказал Чего тебе.
Лицо морщинистое, загорелое, на щеке плохо заживший шрам. Глаза как голубые угли. Брови косматые, клочковатые усы. Волосы очень выцветшие, и в них седина.
Чего тебе? повторил он.
Мне нужно с вами поговорить, сказал я. Я знал, что, если развернусь и уйду, буду презирать себя до конца своих дней.
Он сказал, что
Мы вошли в комнату с черно-белым мраморным полом и бледно-желтым диваном, и он указал на диван и снова повторил Чего тебе.
Я посмотрел в это лицо, будто вытесанное из камня, и понял, что сейчас погибну. Он мигом вычислит ложь, он будет меня презирать. Я представил, как он идет по Китаю с мальчиком: как он идет по Казахстану с маленьким отрядом; водить за нос такого человека — это низко, это недостойно. Надо сочинить предлог и уйти.
Камбэй велит Рикити позвать самурая. Сам сидит внутри, ждет. Велит Кацусиро встать за дверью с палкой. Настоящий самурай отразит удар.
Я подумал: если струшу, значит я и впрямь сын своего отца.
Я сказал: Я хотел с вами повидаться, потому что я ваш сын.
Ты мой…
Я погиб.
Глаза на этом каменном лице горели, блистали, как лезвие меча. Я погиб.
Его губы сжались. Я погиб.
Наконец он заговорил.
А это еще как вышло? сварливо осведомился он. Она сказала, что обо всем позаботилась.
Она забыла, что накануне приняла таблетку на день позже, честно сказал я. Я ушам своим не верил.
Женщины! презрительно сказал он. Ты, надо полагать, старше, чем выглядишь, не может быть, чтобы позже 83-го, значит, тебе сейчас…
13 и 10 месяцев, сказал я. Я выгляжу младше.
Ну так расскажи мне о себе, сердечно сказал он. В какой ты школе? Чем интересуешься?
Я не хожу в школу, сказал я. Я дома учусь.
Я хотел сообщить, что уже знаю греческий, французский, иврит, арабский, японский, испанский, русский и немного латынь (в произвольном порядке) плюс еще 17 или 18 поверхностно, но тут он взорвался.
Господи БОЖЕ! в ужасе воскликнул он. О чем думала эта дура? Ты хоть ЧТО-НИБУДЬ знаешь? 6x7?
В каком смысле? осторожно спросил я. Философией чисел я еще особо не занимался.
О — господи — боже.
Он заходил туда-сюда по комнате, ступая тяжело, чуть прихрамывая, — я вспомнил, что он пешком прошел тысячи миль. Он сказал: Тебе, мой юный друг, срочно надо в школу. Он сказал: И даже не думай. Я за твое образование заплатить не смогу. Он сказал: Я слыхал, государственные школы бывают неплохи. Он сказал: Господи, я к 6 годам знал всю таблицу умножения до 12.
Я к 4-м знал всю таблицу умножения до 20, но в омерзении своем этими данными с ним не поделился. Я сказал: А, в смысле, произведение 6 и 7?
А ты что подумал? спросил он.
Я не понял, потому и спросил, сказал я.
Эту дурь из тебя в школе быстро повыбьют, сказал он.
Я сказал, что, насколько я знаю, в школах не поощряют логическое мышление. Надо же, потерянное безмолвное племя отыскал такой дурак; неудивительно, что
они не хотели с ним разговаривать.Он все щурился, стрелял в меня пылающими глазами и топал туда-сюда. Какая столица в Перу? внезапно спросил он.
Ой, в Перу есть столица? спросил я.
О — господи — боже.
Мадрид? сказал я. Барселона? Киев?
Куда катится эта страна?
Буэнос-Айрес! сказал я. Сантьяго. Картахена — нет это же в Бразилии погодите не подсказывайте я сейчас вспомню это же не может быть что Акапулько нет я этого не говорил прямо на языке вертится не подсказывайте я почти вспомнил древний священный город цинков Касабланка.
Он сказал: Лима.
Я сказал: Вот и я подумал, непохоже, чтобы Касабланка, спросите меня еще.
Он сказал, пусть я ему дам материн телефон, он с ней переговорит.
Я сказал, что лучше не надо.
Он сказал: Тебя никто не спрашивает.
Надо с этим кончать, решил я. Я пришел не за деньгами, но надо же было что-то сказать, и я сказал: Слушайте, я не обсуждать свое образование пришел. Я знаю, что произведение 7 и 6 — 42, а 13 x 17 — 221, а 18 x 19 — 342, и я знаю бином Ньютона и что
— это уравнение Бернулли для стационарного потока идеальной несжимаемой жидкости. Я хочу научиться работать в команде, когда остальные члены команды уже не дети. Мать не знает, что я здесь, она не хотела вас беспокоить. Но она свихивается на своей работе. Я хочу купить мула и перевалить через Анды. Думал, вы поможете.
Еще чего не хватало — вдвоем с этим психом переться на Урал. И делиться с ним мечтой поступить в Оксфорд в 11 лет тоже как-то не с руки. Но надо же было что-то сказать.
В Анды на муле? По тебе не скажешь. Ты правда этого хочешь, ты уверен?
Да, я правда хочу, сказал я.
Ну, сказал он, лучший мой совет — не рассчитывай ни на кого, кроме себя, чего бы ты ни добивался в жизни. Всего, что есть у меня, я добился сам. Если тебе все подносят на блюдечке, ты никогда не повзрослеешь.
Когда я повзрослею, уже может быть поздно, сказал я.
У тебя вся жизнь впереди, сказал он, перестал расхаживать и остановился передо мной. Одной рукой стиснул спинку дивана; я заметил, что на руке не хватает пальца. Вероятно, он что-нибудь посоветовал представителю Потерянного Безмолвного Племени.
Это меня и беспокоит, сказал я.
Ничем помочь не могу, сказал он. Мне никто ничем не помогал, и мне это ни разу не повредило. Я стал тем, кем стал.
Хорошо, что мы не дрались настоящими мечами. А то ним он мог бы меня и убить. Я сказал, что учту.
Он сказал: У меня уже есть сын. Постарше тебя, если еще жив. Ненамного старше, но уже мужчина — они быстро растут.
Он сказал: В 12 мальчик проходит церемонию инициации. Его раздевают до пояса и секут — несильно, пять-шесть ударов, только чтобы кровь пошла. И потом связывают. Там водится сволочная кусачая муха, которая чует кровь, — налетают, конечно. Если мальчик кричит, снова получает хлыстом. Все заканчивается, если он молчит сутки. Их растягивают, вся спина в прожорливых мухах — иногда последние часов 12 они без сознания, иногда отец лупит мальчика по лицу, чтоб легко не отделался. Там трудно быть мужчиной.