Последняя Империя

– Ага, светло!
– сказал старичок и заспешил к тому самому столику, над которым с тряпкой в руках стоял трактирщик.

На малоподвижном тяжелом лице трактирщика недоумение мгновенно сменилось ужасом. Он попятился перед старичком, не решаясь повернуться к нему спиной - пятился пока не уперся в стойку. Тут он и остался, у своего убежища, у самого надежного места на земле. Все лицо его приобрело цвет старого жира. А старичок не замечал этого. Он бубнил себе под нос:

– Тут, заметьте, коллега, возникает пульсационный кориомомент. Второе...

Серые губы трактирщика шевельнулись, беззвучно произнеся:

– Спаси нас и помилуй...

Старичок скороговоркой продолжал:

– Небель-функция с очевидностью приведет... Трактирщик, дайте мне кофе и много сахару, как обычно.

Трактирщик приподнял пудовую руку и медленно перекрестил старичка. Но старичок преспокойно остался где был. "Крест святой не действует, пронеслось в голове трактирщика.
– Конец света... мертвые восстанут... и всякая такая чепуха". А старичок укоризненно сказал ему:

– Вы медлительны, мой друг. Я ведь просил кофе.

– Ко-офе?!
– выдавили серые губы трактирщика.
– Кофе? Вы что - живой, что ли?

– Уж не думаете ли вы, что я призрак?
– сказал старичок.
– Я изучил этот вопрос и могу поделиться с вами любопытнейшими данными, но я не призрак. Кофе, прошу вас.

– Вы живой?
– все еще не веря, сказал трактирщик.

– Можете меня потрогать, - пожав плечами, отозвался старичок. Трактирщик боязливо приблизился, осторожно дотронулся до руки старичка. И все его неуклюжее бычье туловище затряслось от рыданий. Размазывая кулачищами слезы по лицу, он срывающимся голосом выговорил:

– Мы с вами не виделись, господин профессор...

– Да, - подхватил старичок, - пять лет одиннадцать месяцев тридцать дней. То есть ровно шесть лет.

– Двадцать девять, - сказал трактирщик.
– Двадцать девять дней, господин профессор. На один день меньше.

– У вас неплохая память, - ободрил его старичок.
– Ошиблись только на день и забыли про кофе. Тридцать дней.

– Как же, - сказал трактирщик, - у меня вот записано: тридцатого июня, - он указал на надпись на столе.
– Кто же это написал?
– трактирщик снова заплакал.
– Пускай он придет, я его расцелую! Даром напою, даром накормлю, погубителя!

– Тут кое-что сильно преувеличено, - сказал профессор, прочитав надпись.
– Я не был здесь тридцатого. Это сказано о ком-то другом, вероятно, о Бугнере. В тот день я был уже довольно далеко отсюда.

– Да. Очень далеко, - сказал трактирщик загадочно и со значением.

– ...и занимался делом чрезвычайной сложности. Оно неплохо удалось.

– Это я вижу, - сказал трактирщик.
– Вы таки ухитрились вернуться.

– Вы имеете в виду - с того света?

– Конечно. Нет, я верю, что вы живой. Знаете, я даже не очень удивляюсь: вы столько умеете, господин профессор, вам это, наверно, было не так трудно.

– Я не был на том свете, - сказал профессор.
– Это был бы любопытнейший эксперимент, но поставить его никогда не поздно. Кстати, у меня возникла мысль...

– Они схватили вас и потащили к двери, - говорил трактирщик, не слушая.
– Там орала толпа. Они били вас, плевали в лицо, тащили по улице, колотили палками, пинали ногами. А я шел сзади. А потом они отрубили вам голову. Я видел, я близко стоял. А вы все забыли.

– По-вашему, я смог бы это забыть?
– не без обиды спросил старичок.

– А я ни капельки не удивился бы.

– Мой друг, - терпеливо проговорил профессор, - повторяю: тридцатого я был в другом месте, довольно далеко отсюда. Моим друзьям дали знать, что меня хотят арестовать по обвинению в колдовстве. Они увезли меня из города на грузовике в пустой бочке и спрятали. Видите, моя память еще работает четко. Это было как раз тридцатого. А потом глубокой ночью привезли мальчика...

– Этого сорванца?
– перебил трактирщик.
– Вашего воспитанника?

– Да. И мне пришлось заняться его лечением.

– Это вам часто приходилось. После каждой драки.

– Тогда был гораздо более сложный случай, - серьезным и грустным тоном проговорил профессор.

– Я думаю, - ехидно отозвался трактирщик.
– Такой шалопай мог схватить любую болезнь.

– Это было хуже любой болезни, - вздрогнув, сказал профессор.

– А что такое?

Профессор смутился.

– Не могу сказать. Пожалуй, мальчику было бы неприятно, если бы об этом узнали все.

– Так я и думал!
– вознегодовал трактирщик.
– Каков негодяй: в день вашей казни схватить что-то разэдакое! Ну и молодежь! "Мальчик", передразнил он профессора, и было видно, что продолжается старый, много лет назад начатый спор.
– Сколько времени своего золотого вы на него потратили, подумать тошно. С вашим-то умом не понять: нечего было с ним возиться. Гнать подлеца!

– А он сам ушел, - печально произнес профессор.
– Выздоровел и удрал.

– Ай-яй-яй! Вот ведь дрянь какая!

Ученый немного обиделся.

– Зря вы так, - сказал он.
– У мальчика был совершенно уникальный мозг, я в этом еще раз убедился, когда... Из него мог бы получиться...

– ...проходимец высшей пробы, - закончил трактирщик.

– Ему было скучно заниматься наукой. Слишком живой темперамент. Он так любил приключения...

– Что да, то да, - согласился трактирщик. Оба помолчали.
– И он сам не приходил больше?

– Может быть, и приходил, - сказал профессор задумчиво, - но меня скрывали все время в разных местах, вы ни за что не догадались бы... И он не смог бы меня найти. Но я сам искал его. Каждый год прихожу к воротам в эту ночь. Ведь завтра... вернее сегодня - полночь миновала?
– день его рождения. Накануне этого дня я потихоньку убегаю от своих друзей, маскируюсь - видите?
– другие очки, чужой пиджак... Почему вы смеетесь?

Бочкоподобный живот трактирщика и его сивая грива ходили ходуном, в горле что-то булькало.

– Каждый год... говорите?
– выговорил он, задыхаясь.
– И бродите возле города? И какое чудо вас спасает, горюшко мое?
– тут хохот, наконец, прорвался наружу, и это напоминало извержение вулкана.

Прохохотавшись и утерев лицо огромным полотенцем, трактирщик сказал:

– Знаете что, вы, наверно, кофе хотите? Один момент: ваш любимый сорт, последняя пачка. Много сахару. Устроим пир горой!