Последняя из рода. Скованные судьбой

— Это? — спросил он.

Талила не отвела взгляда.

— От отца.

Он нахмурился, привычно свел на переносице брови, и ей сразу же захотелось их разгладить. Она накрыла руку Мамору своей.

— Они делают нас теми, кто мы есть, — сказала она.

Мамору кивнул, а затем наклонился ближе, касаясь губами ее шрама.

— Тогда я хочу узнать тебя всю.

Ее сердце пропустило удар. Помедлив, она прикрыла глаза. И больше они не говорили.

Поцелуи становились глубже, требовательнее, и Талила чувствовала, как остатки привычной сдержанности Мамору испаряются. Он почти потерял над собой контроль и держался лишь за мысль, что не хочет сделать ей больно, не хочет ее напугать.

Ткань их одежды шелестела в тишине шатра, когда они снимали ее друг с друга хаотичными, нетерпеливыми движениями.

Огонь, который разгорался между ними, сжигал сомнения, страхи и прошлое, которому не было места в этой ночи.

И в тот момент, когда граница между ними исчезла, Талила вздохнула, затем резко сжала пальцы на его спине. Она давно привыкла к боли, но эта боль оказалась иной. Она не ожидала и закусила изнутри губу, пытаясь не выдать себя.

Конечно же, Мамору почувствовал ее напряжение сразу. И остановился, опалил ее щеку глубоким, тяжелым дыханием.

— Талила… — его голос был пропитан сдержанной нежностью.

Она не ответила сразу. Закрыла глаза, выровняла дыхание, сосредоточилась на его прикосновениях и на его тепле.

Она не хотела останавливаться.

Она не собиралась останавливаться.

Когда её пальцы снова мягко скользнули вниз по его спине, он понял.

И больше не сдерживал себя.

Сначала было неловко, немного болезненно, но затем ее тело подстроилось под его ритм, боль смягчилась, уступая место чему-то новому, теплому, почти обжигающему. Напряжение в теле сменилось сладким расслаблением, дыхание у них обоих стало более жадным и резким, словно воздуха в шатре не хватало, словно легкие не могли вместить всего, что ощущало тело.

И когда все закончилось, когда он укрыл ее плащом, держа в руках, она поняла, что давно не чувствовала себя такой живой, такой настоящей, такой… счастливой.

Талила не сказала этого вслух.

Но затем Мамору, все еще держа ее в объятиях, погладил по плечу и коснулся губами виска.

Она улыбнулась.

Эта ночь останется с ними.

Каким бы ни было утро.

Утром она проснулась одна. От лучей солнца, которые проникли сквозь плотные стенки шатра, и погладили ее по лицу. Талила сонно заморгала и вытянула ладонь, закрывая глаза, а затем шквал острых воспоминаний пронзил ее, и она резко села на футоне, одновременно прикрыв обнаженную грудь своей смятой одеждой.

Но она была в шатре одна. Не от кого было прятаться.

Талила повела плечами, прислушиваясь внимательно к тому, что чувствовала. Лопатка, где была печать, не болела. Ее не жгло и не саднило, и она даже пожалела, что не может извернуться так, чтобы увидеть свою спину.

Талила провела ладонью по примятой половине футона, которая все еще хранила отпечаток Мамору. Конечно же, холодная. Он давно покинул шатер.

Почему-то сделалось обидно. Чувство было глупым, и она поспешила отогнать его, и начала судорожно одеваться. Но руки дрожали, и вещи получалось натягивать далеко не с первого раза. Потом она еще долго сидела, прижимая ледяные ладони к пылающим щекам. Когда Талила вышла наружу, ей показалось, взгляды всех самураев обратились на нее.

Она понимала разумом, что внешне ничего не изменилось, что никто, кроме них двоих не знает, что произошло ночью, но все равно чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение мишенью.

Мамору она нашла на вытоптанной поляне, где тренировались самураи. Он сражался сразу с тремя, как делал раньше, до того, как избавился от проклятой печати. Невольно Талила засмотрелась на плавность его движений, на текучие удары и перекаты, на то, как стремительно он двигался, и...

... и перед глазами сами собой возникли совсем другие образы, и она разозлилась на себя, сердито тряхнула головой.

Что с ней творилось?!

Ей вновь показалось, что самураи как-то особенно на нее косились. Бросали выразительные взгляды, словно пытались на что-то намекнуть.

А потом Мамору заметил ее в толпе. Заметил и бегло улыбнулся, и едва не пропустил удар, засмотревшись.

И у Талилы по груди волна за волной разлилось тепло, смывшее все ее переживания и тревоги. Ей больше не было дела, кто на нее косился, и косился ли.

Мамору вскинул руку, остановив тренировочный поединок, и коротко переговорил с Такахиро, который был одним из трех, с кем он сражался. А потом, наскоро обтершись рубахой, направился к Талиле.

— Я не хотел тебя будить, — сказал он, улыбнувшись лишь ей глазами.

У нее что-то кольнуло там, где громко и сильно стучало сердце. Что-то, чего они никогда прежде не испытывала.

Что-то, что порой называли любовью.

***

Неделя. Семь дней, которые пронеслись как один миг.

Ровно столько им было отмерено провести вместе, пока не наступило утро восьмого дня, ознаменовавшее уход большей части войска, которую возглавлял Мамору.

Накануне ночью в их шатре никто не спал.

— Я жалею, что этого не случилось раньше, — сказала Талила.

Она лежала на правом боку и смотрела на Мамору, чья поза была зеркальным отражением ее собственной. Медленно он вытянул руку и завел ей за ухо упавшую на лицо прядь волос.

— Пообещай мне, что если мы победим, ты больше не прикажешь мне сражаться в другом отряде. Я хочу биться бок о бок с тобой.

По его губам пробежала быстрая улыбка.

— Я надеюсь, что если мы победим, тебе больше не придется сражаться.

Талила фыркнула и закатила глаза.

— Меня тренировали и воспитывала быть воином. Как и тебя. Я ничем не хуже любого самурая в твоем войске, — сказала она с легким укором, но на этот раз Мамору не улыбнулся.

Напротив, он стал вдруг предельно серьезным.

— Тебе не нужно мне ничего доказывать, — тихо произнес он, и Талила осеклась.

Поежилась, нахмурилась и подвинулась к нему ближе, прижалась щекой к его груди, вдохнула его теплый запах и прикрыла глаза. Она никогда в жизни ему не скажет, но внутри себя она знала, что если бы могла остановить время, то остановила бы его прямо сейчас, в эту самую минуту. Она была согласна провести в этом моменте вечность.

— Я отправляю тебя с другим отрядом ради самого себя, — его смешок защекотал ее макушку, и Талила нехотя оторвалась от него и подняла голову, чтобы посмотреть в глаза.

— Потому что если ты окажешься рядом, я не смогу думать ни о чем, кроме тебя, — он провел ладонью по ее спине. — Потому что, если ты будешь рядом, я не смогу принимать решения хладнокровно.

С трудом сглотнув образовавшийся в горле комок, от которого защипало нос, Талила кивнула.

— Поэтому если есть хотя бы один шанс, что после победы тебе больше не придется сражаться…