Последняя из рода. Скованные судьбой

Она его не переубедит.

Ей остается только подчиниться.

Или воспротивиться и сбежать к нему.

Но это будет просто безумием.

— Почему ты это делаешь? — спросила она шепотом, охватив плечи руками. — Я хочу быть с тобой.

Мамору вздрогнул и с трудом сглотнул, потом перевел на нее тяжелый взгляд исподлобья.

— Потому что ты должна жить.

— Кто это решил?..

— Я.

— Но ты забыл спросить меня. Хочу ли я жить... И хочу ли я жить, если ты погибнешь.

Ее слова сорвались с губ, и между ними наступила звонкая, гулкая тишина. Талила слышала, как Мамору судорожно втянул носом воздух и шумно выдохнул, и видела, как вздымалась его грудь под рубашкой, которая открывала полосу голой кожи на груди. Жилка на его шее билась словно после стремительного бега. Плечи напряглись, руки сами собой сжались в тяжелые кулаки.

— Ты не должна так говорить, — он поднял на нее взгляд, и она отпрянула, боясь обжечься.

— Почему? — вымолвила едва слышно.

— Потому что есть вещи, которые ты должна сделать. Независимо от того, что будет со мной. Мы не свободны в своём выборе и жизнях, Талила. И потому ты останешься со второй частью войска. И потому ты закончишь то, что мы начнем сейчас, если я погибну.

Все это время он смотрел ей в глаза, и она отвечала тем же, кусая губы. Но когда Мамору упомянул о том, что они не свободны в своих выборах, Талила вдруг улыбнулась. И продолжала улыбаться, когда он замолчал и она заговорила сама.

— Есть все же выбор, который я могу сделать, ни на кого не оглядываясь, — прошептала она себе под нос.

Мамору вскинул брови и вновь нахмурился не понимая.

Талила выпрямилась и, глядя ему в глаза, потянулась к завязкам своей рубашки, и вскоре ткань, зашелестев, стекла с ее тела на футон. Она повела обнаженными, острыми плечами и вскинула подбородок.

Мамору вздрогнул, когда из-под одежды показались сперва ее ключицы, затем плечи, затем грудь, прикрытая лишь слоем плотных повязок.

— И этот выбор я делаю прямо сейчас, — вновь шепнула Талила и плавно поднялась, чтобы опуститься на футон напротив мужа, и прохладными ладонями скользнула ему под рубашку и удивилась, насколько горячей оказалась его кожа.

— Талила... — сорванным голосом начал было Мамору, чувствуя, что очень скоро она переступит ту грань, после которой уже не будет возврата.

— Молчи, — приказала она строго. — Молчи, пока ничего не испортил.

И потянула на себя ткань, заставив его снять рубашку.

Талила уже видела его обнаженным по пояс. Когда Мамору лежал в жесточайшей лихорадке из-за того, что она выжгла его печать.

Но сейчас все ощущалось совсем иначе. У нее перехватило дыхание, когда рубашка скользнула рядом с ним на футон. Она была чуть ниже его ростом, и ее глаза смотрели на его напряженную шею. Талила опустила взгляд, невольно подмечая каждую малейшую деталь: мурашки на его коже, синяки на плечах, кончик извилистого шрама, который уходил на спину...

Она заметила, как его дыхание сбилось, когда ее взгляд скользнул ниже. Линии его тела были знакомы ей по лихорадочным ночам, когда она обтирала его влажной тканью, отчаянно надеясь, что он выживет. Тогда его кожа была обжигающе горячей, грудь поднималась тяжело и неровно, а губы шептали непонятные слова сквозь жар.

Но сейчас всё было по-другому.

С трудом сглотнув, она подняла голову и посмотрела Мамору в глаза.

Он сидел неподвижно, упираясь ладонями в бедра, и только явственно проступившие, окаменевшие мышцы выдавали его внутреннее состояние.

— Твоя печать, — сказал он тихо.

— Что?.. — она даже не поняла, о чем он говорил, и тряхнула головой.

— Та, что на плече у тебя.

Брови Талилы взлетели вверх, и она дернулась, и резко повернулась, словно могла увидеть свою лопатку. Когда она вновь посмотрела на Мамору, кончики ее ушей пылали.

— Ты знаешь, что будет, — от мягкости его голоса ей захотелось расплакаться.

— Какая разница. Ты уже приказываешь меня. А я подчиняюсь.

Талила коснулась его плеча, пальцы медленно прошлись по старым шрамам. Он не пошевелился, но его дыхание стало глубже, словно он сдерживал себя. Она провела рукой выше, по его шее, почувствовала, как напряглись мышцы под ее ладонью.

И тогда Мамору подался вперед, словно только этого и ждал. Она знала, что пути назад нет. Она почувствовала, как его руки сомкнулись на ее талии, как он прижал ее ближе, и от этого прикосновения у нее перехватило дыхание. Талила давно избавилась от своего рубашки, но не ощущала сейчас холода.

Только жар, исходящий от его тела, от его рук, от его губ, которые теперь спускались к ее ключицам, оставляя горячие следы на коже. Он двигался медленно, осторожно, словно боялся спугнуть ее или дать волю тому, что держал внутри слишком долго.

Талила знала, что должна бы думать о последствиях. О том, что это изменит все. Но она не хотела. В этот момент не было ни «завтра», ни прошлого. Был только Мамору.

Ее руки скользнули вверх, по его плечам, по сильным напряженным мышцам.

Его пальцы прошлись вдоль линии ее спины, чувствуя, как ее дыхание меняется под его прикосновениями. Мамору не спешил, давал время ей привыкнуть, но и не медлил, и ей нравилась его решительность.

Когда их губы вновь встретились, в этом поцелуе уже не было сдержанности. Только жар, накопленный за долгие недели.

Талила отвечала на его поцелуи с той же жадностью, с той же жаждой, которая горела внутри нее. Она чувствовала, как он обнимает ее так крепко, что почти больно, но ей нравилась эта боль, нравилось то, как сильно Мамору стискивал ее плечи.

Они были слишком долго были друг для друга воинами и союзниками. Слишком долго скрывали свои чувства ради долга.

Но в эту ночь они были только мужчиной и женщиной, которые наконец позволили себе все то, что изо всех сил пытались подавить.

Талила провела ладонью по его спине, чувствуя под пальцами твердые линии старых ран. Некоторые она знала — видела их в те ночи, когда он горел в лихорадке. Но другие…

Ее пальцы погладили длинные шрам, который тянулся от плеча вниз, к лопатке.

— Откуда этот? — спросила она почти шепотом.

Мамору не сразу ответил. Он глубоко вдохнул, словно вспоминая.

— От брата.

Талила сделала жадный вдох и не сказала ничего. Вместо этого наклонилась ближе и осторожно провела губами по линии его шрама.

Мамору вздрогнул.

Не от боли.

А затем он потянулся к ней. Его пальцы легли на ее плечо, скользнули вниз, вдоль руки, до тонкой, почти незаметной линии, пересекавшей кожу у локтя.