Последняя любовь президента

Нилочка и Лиза».

Я посмотрел на фотографии. Лиза была очень похожа на Валю, да и на Светлану тоже. Я уже словно видел ее лицо в будущем, лет через десять. Надменная, самоуверенная красавица.

Нилочка действительно почти не изменилась. Только возле смешливых глаз просматривались мелкие морщинки.

Парень занес подносик с чаем и молча попятился за дверь, не желая прерывать мои размышления.

«Молодец, – подумал я о Светлове. – Знает, что можно доложить, а что молча оставить на столе».

208

Киев. Сентябрь 1992 года.

Витя, новый муж Миры, оказался ярким неудачником. Просто идеальный пример несправедливости жизни. Хотя было бы, конечно, глупо искать виновного в его несчастьях, ведь он сам был режиссером-постановщиком всего, что с ним происходило.

Позавчера ночью его вызвали по телефону откачивать передозировавшегося приятеля. Приятеля откачали, но Витя на обратном пути за свою отзывчивость заплатил сполна. Тормознул машину. Остановились «жигули», из них вышли трое. Избили его, сняли куртку, выпотрошили карманы, в которых и так обычно пусто, и сбросили в колодец уличной канализации. Чугунную крышку-решетку колодца украли охотники за металлом, и так одно преступление помогает другому.

Появился он часов в шесть утра. Бровь и губы разбиты, на лице грязь и кровоподтеки. А в семь приехала мама Миры обсудить вопрос о прописке Вити в коммуналке. Она сама, слава богу, притормозила процесс после того, как Витя не пришел на официальное празднование свадьбы, устроенное тещей для своих друзей и подруг в столовой авиазавода. С тех пор Витя был под усиленным тещиным контролем. Она дала ему месяц испытательного срока, и вот, когда месяц истек и она приехала проверить состояние дел, ее встретил избитый, истоптанный и замоченный в сливном колодце уличной канализации зятек.

Цирк, продолжавшийся на моих глазах с момента свадьбы в кочегарке, подходил к концу. И, надо сказать, не было в этом цирке ни акробатов, ни дрессировщиков. Одни клоуны. Но грустные. Сам я тоже стал немного клоуном, отказавшись уходить из комнаты, со своих законных квадратных метров. Расстелил на полу под батареей матрац, устроил себе лежбище, а тахту с кроватью оставил молодым. Они составили эти два разновысоких, но мягких предмета и иногда «возились» на них, но вяло и молча. В эти моменты они, возможно, думали, что я сплю. Иногда я действительно спал. Но даже если не спал, то на их личную жизнь не обращал никакого внимания.

И вот мама Миры, пробыв в комнате только пять минут и отказавшись от хорошего растворимого кофе, произнесла приговор: «Никакой прописки!» – и хлопнула дверью.

– Тогда мы уедем, – бросила ей вслед Мира.

– Куда вы уедете? – спросил ее я.

– В Германию! Германия стала брать евреев! Они нам за Бабий Яр должны.

На это я промолчал. Задумался. И ощутил странную, едва улавливаемую душевно-родственную связь с Мирой. Как с родной сестрой, с которой все детство провраждовал, но теперь, предвидя ее отъезд, заранее затосковал.

– А его пустят? – спросил я после паузы, кивая на заснувшего в грязной одежде на тахте молдаванина Витю.

– Его пустят. – Мира опустила взгляд на свой уже заметный живот и погладила его. – Тут вот настоящий еврей, – сказала она нежно. – А отец у него – несчастье! Но все-таки отец.

Я бросил взгляд на свои новые часы – подарок от самого киевского мэра за организацию и активное участие в первой польско-украинской конференции предпринимателей. Восемь часов тринадцать минут, а в центре циферблата – золотой тризуб.

– Ты его водкой промой, – кивнул я на Витю. – И пластырем заклей, чтобы инфекция не попала. А то не доживет он до твоей Германии!

Мира кивнула, посмотрела на меня жалобно и даже с укором, будто я был виноват в ее несчастьях.

«Держись-держись!» – мысленно пожелал я ей выдержки и, надев на шею галстук с красным польским орлом по центру – подарок с все той же конференции, отправился на работу.

209

Киев. Январь 2005 года. Вечер.

Я сначала не придал значения удивительной тишине в квартире. Пришел, бросил дорожную сумку в кабинет-спальню и сразу на кухню.

В мойке куча посуды. Светлана до сих пор не научилась загружать посудомоечную машину. Но это простительно. Она по природе своей не-домохозяйка. Никогда раньше не была ею и уже не станет.

Первое мое желание – выпить чаю – я оставил неутоленным. Вместо чая показалось более логичным согреться каким-нибудь напитком покрепче. Остановился на коньяке. Чтобы продолжить послевкусие трехчасового полета. Мой домашний коньяк оказался не лучше и не хуже предложенного мне стюардом. Только там это был «Мартель», а тут я побаловал себя «Ларсоном». И то, и другое – Франция. Мягкий, приятный, расслабляющий вкус.

И снова тишина обратила на себя мое внимание. Надо заглянуть в спальню. Может, Светлана спит?

Часы показывают половину девятого. Вроде рановато. Рановато, чтобы ложиться отдыхать.

Я заглядываю в спальню. Вижу убранную кровать. Слишком аккуратно убранную, словно с каким-то особым старанием.

Тупо смотрю несколько секунд на нашу широкую кровать, которую, однако, уже забыла моя спина. И вдруг замечаю записку, лежащую на подушке.

«Извини, мне все еще хочется побыть одной. Я пока перееду к Жанне. Ее телефон – 239-00-45. Будет звонить Валя – продиктуй ей. Сам звони только в случае крайней необходимости. Целую. Светлана».

На кухне я все еще держу эту записку в руках. Забрался на табурет у барной стойки. Смотрю на телефонный номер, пытаясь понять, в каком районе живет Жанна. Или это ее мобильный?

За окном опять сыплется в зимней вечерней темноте снег. Мне не хочется ни чаю, ни кофе. Мне не хочется и одиночества. Но я нахожу одну утешительную мысль, которая «сглаживает» мое настроение. Мне не надо лгать. Мне просто некому лгать. Мне не нужно придумывать, куда я летал и почему. Светлана сама сделала так, чтобы не узнать правду. Может, она что-то и предчувствует. Но, скорее всего, ей сейчас никто не нужен. Ей и Жанна, должно быть, не нужна. Но за Жанну она, видимо, в ответе. «Мы в ответе за тех, кого приручили!» Она сняла Жанну с Большой Окружной, переодела ее, причесала, и теперь у нее есть Жанна, как у других богатых дамочек есть чау-чау или другие породистые живые игрушки. Жанна, правда, не породистая, но зато быстро учится и умеет говорить.

Что это я ополчился на бедную Жанну? Я трясу головой, удивляясь своей внезапной злобности. Нет, Жанна хорошая, Жанна бедная, потому что теперь стать счастливой и веселой, находясь рядом с моей, или с бывшей моей, Светланой Виленской, нельзя, невозможно.

А можно ли стать счастливой рядом со мной?

Я снова доливаю в свой бокал коньяка и задумчиво вздыхаю.

Звонит телефон.

– Да? – выдыхаю я в трубку.

– Сергей Павлович? Это доктор Кнутыш. Процесс закончен! Все отлично, я проверял под микроскопом! Почти сто процентов гарантии! Можно пускать в дело хоть сейчас!