Последняя любовь президента

Я киваю. И думаю: «Как хорошо, что эти бумаги будут уничтожены! Ведь по ним каждый идиот поймет причину их самоубийства».

Полицейский о чем-то спрашивает Владимира. Владимир переводит взгляд на меня. Я отвлекаюсь от размышлений.

– Вы хотите посмотреть то место, откуда они прыгнули? – спрашивает Владимир.

Полицейский майор очень серьезно смотрит мне в лицо. Он ждет ответа.

– Нет, – говорю я. – Не хочу. А где ребенок?

– Девочка в детском госпитале. Больше ее некуда было отдать даже на время. Она же маленькая.

– Там, – я киваю головой в сторону коридора, по которому возвращался из камеры-кабинетика, – в предсмертной записке Дмитрий завещает дочку мне…

– Это очень сложный вопрос. – Владимир смотрит на меня в упор своими карими глазами. Его взгляд очень твердый, таким взглядом можно посылать кого угодно на три буквы, не произнося при этом ни одного слова. – Мы обсудим это позже. Нас теперь ждут в Лейкербаде у регистратора.

Слово «регистратор» сразу вызывает в моей памяти образ женщины в черном платье-балахоне. Той женщины, которая помогала нам решать вопросы с похоронами Веры и Олега.

– А девочка тут или в Цюрихе? – спрашиваю я.

– В Берне, – отвечает Владимир. – Нам так было удобнее. Посольство ведь в Берне. Нам пора!

Полицейский майор крепко жмет мне руку на прощанье. Он мне сочувствует. Это я вижу и слышу в его голосе.

Серебристая «ауди» блестит на альпийском солнце. На небе ни одной тучки. Прекрасная зимняя погода. И по дороге, ведущей в Лейкербад, одна за другой не спеша едут дорогие машины с лыжами и сноубордами, прикрепленными к верхним багажникам. Зимний сезон продолжается. Это у меня он закончился. Закончился даже не этой зимой, а еще раньше. В октябре минувшего года.

204

Киев. Февраль 2016 года. Суббота.

– Еще раз прокрути! – приказал я слабым голосом Львовичу.

Мы сидели в гостиной моей квартиры на Десятинной перед большим телевизором. Он перемотал пленку на видеомагнитофоне и снова пустил последний выпуск новостей.

Темнота, прожекторы, фонарики, пулеметная стрельба, отдельные выкрики матом и фигуры в камуфляже. Все это шло несколько минут без комментариев. Потом ведущая, искренне взволнованная, дрожащим голосом рассказывала о том, как перед рассветом была проведена спецоперация по освобождению захваченного в заложники президента. Совершенно случайно в том же месте были обнаружены тринадцать пропавших несколько месяцев назад крупных российских чиновников. Двое из них погибли из-за случайных пуль во время перестрелки с охраной этой тайной тюрьмы. Среди убитых охранников тюрьмы были опознаны два телохранителя Казимира. Сам Казимир успел улететь на своем самолете в Москву, но МИД Украины уже послал России соответствующую ноту. Потом опять мое страшное, синее, опухшее от бессонной ночи и болей лицо, лицо человека, не понимающего, что происходит вокруг. И уже знакомые выкрики Светлова: «Никаких вопросов! Никаких вопросов!»

Досмотрев в пятый раз до конца, я внимательно и молча глянул на Львовича.

– Еще разок? – услужливо спросил он.

Я отрицательно качнул головой.

– Чем вы меня траванули? – спросил я после недолгой паузы.

– Обычной армейской тушенкой… Мы не думали, что будет так больно…

– Мудаки! – в сердцах выдохнул я, все еще ощущая боль в желудке. Потом добавил: – Но молодцы!..

Львович устало улыбнулся.

– Может, холодную ванну? – предложил он.

Я кивнул.

За окном ванной комнаты простиралась бесконечная темень зимнего вечера.

На мраморном подоконнике стояла бутылка виски «Глэнфиддиш» 1948 года. Рядом низенький стакан. В ванне едва слышно колыхалась холодная вода.

Я подтянул пояс на тяжелом «имперском» халате, оглянулся на звук открывающейся двери.

Зашел Львович с серебряным ведерком для шампанского. В ведерке искрились кубики льда. Серебристым градом они посыпались в ванну.

– А где этот? – спросил я Львовича.

– Кто?

– Дежурный помощник?

– А как его звали?

Я пожал плечами.

– У нас сейчас полная смена кадрового состава, – спокойно пояснил он. – После того, что случилось, нужны новые люди, но прежде чем их подпустить к службе, необходима тщательная проверка. Так что потерпите, господин президент.

Львович ушел тихо, не сказав больше ни слова. Я наполнил стакан и аккуратно опустился в холодную воду. Выловил пальцами несколько кубиков льда и бросил в стакан с виски.

Тишина окружающего мира стала потихоньку просачиваться внутрь. Виски просачивалось в кровь, а тишина – в душу, в мысли. И мысли мои становились тише, словно хотели гармонировать с этой удивительной успокоенностью сознания. Все произошедшее за последнее время отдалялось в историю. В историю Государства Украинского. Все становилось историей, кроме моего притихшего внутреннего мира.

Допив виски, я поднялся. Ступил на брошенный на пол халат. Подошел снова к окну.

Замерший в зимнем вечернем полумраке Андреевский спуск показался роднее обычного. Словно замерзший сирота, он лежал неподвижно, ожидая милостыни или просто сочувствия. Только одно окошко в каком-то полуподвальчике светилось по-домашнему желтым светом. Ни одного прохожего, ни одной машины с зажженными фарами.

Я замер, уставившись неподвижным взглядом в неподвижность пейзажа. Прошло, должно быть, несколько минут, прежде чем что-то шевельнулось в этом пейзаже. В него вошла из-за нижней ограды церкви женщина в длинном темном пальто. В руке она держала горящую свечу. Мне еще показалось странным, что с этого расстояния был так ясно виден дрожащий от холода огонек. А она остановилась, приникнув спиной к церковной ограде. И склонила голову над огоньком, словно защищая его от ветра.

Я долго смотрел на эту женщину и на ее свечу. В горле пересохло. Рука нашла бутылку, наполнила стакан. И когда я случайно уронил взгляд на стакан, проверяя уровень виски, и снова поднял его, женщины уже не было. Уйти она могла только вниз по спуску. Правая сторона тротуара пряталась за церковной оградой.

Приятный, пощипывающий язык вкус все-таки не отвлек меня от разочарования. Мне казалось, я не досмотрел какой-то интересный фильм. Не дослушал рассказ, в котором самое интересное, как и положено, объяснялось в финале.

Неподвижный и снова безжизненный пейзаж потерял что-то важное для меня. Конечно, еще горело желтым домашним светом окошко, за которым могла происходить жизнь. Но женщины со свечой больше не было. И я вернулся в ванну. Снова добавил несколько уже уменьшившихся в размере кубиков льда в стакан. Глотнул виски. Пододвинул под затылок непромокаемую резиновую подушечку. И закрыл глаза.

205

Киев. Август 1992 года.

В кочегарке еще теплее, чем на улице. И гости приходят в футболках и шортах. Выкладывают на общий длинный стол, собранный из трех листов толстой фанеры, бутылки, консервы и судки с салатами. На лицах гостей – ощущение полной свободы. Это ребята моего возраста или чуть моложе, но мне они напоминают иностранцев. Я пытаюсь понять: откуда это ощущение? Оттого, что я пришел с подарком – кухонным комбайном за сорок долларов, а они пришли с бутылками и с хорошим настроением?

– Тебе помочь? – спрашиваю я у Миры.