Последняя осень. Буря

– Поэтому вы спустились на первый этаж? Искали улики?

– Ага. Он хотел, чтобы все убедились, и семья не смогла опровергнуть. Однажды заявил, что продаст права на экранизацию зарубежному стримингу, заработает миллионы, как американец, который выяснил, что его отец был Зодиаком. Глеб – невероятный мечтатель, – ласково улыбнулась Эмилия, затем поникла: – Был. Да, я подкинула записку, но потом попыталась его образумить, настояла, что внизу темно и холодно, куда логичнее идти днем. Он как параноик заладил про плагиат, конкурентов, убытки. Пришлось уступить. На лестнице Глеб начал флиртовать, мы…

Она замялась, заправила прядь волос за ухо.

– В каком-то смысле экстремалы. Обожаем все необычное. Во время прелюдии я выпалила: «Скажи, что любишь меня». Алкоголь ударил в голову, развязал язык. Глеб проигнорировал, продолжил целовать и трогать. Я разозлилась, закричала на эмоциях, чтобы он немедленно бросил Настю. Глеб ругнулся, зажал мне рот, шикнул: «Заткнись». Мне стало до чертиков страшно. Укусила его ладонь, он отскочил, замахнулся… я… оттолкнула. Перед глазами поплыло. Он покачнулся, шагнул к ступеням… потом раздался ужасный грохот… Глеб распластался внизу, пополз, ну я и убежала, затаилась в левом крыле. Все ждала, пока он зайдет в вожатскую, боялась, что убьет меня. Потом чуть не окоченела, побрела в спальню, убрала вещи, которые накидала, чтобы вы решили, будто дремлю, залезла, еле уснула, а утром, – она горько заплакала. – Н-не знаю, почему Глеб свалился. У него с выпивкой всегда было отлично, а тут… как подменили…

«Когда я проснулась, Эмилии не было в комнате, – подытожила Маша. – Мне показалось, что она накрыла голову, а в реальности это был муляж. Хитро придумано».

– Ненавижу себя, – сипло прошептала Эмилия. – Я ведь его любила…

– Ты не знала, что Глеб упадет, – уверенно сказала Маша, будто объясняла не только ей, но и себе.

– В-врала, надеялась, что все примут за несчастный случай, поэтому избавилась от записки и страниц рукописи.

Маша предъявила черновик, обнаруженный на крыльце. Эмилия подтвердила, что выбросила на третьем этаже листы с текстом, который должна была исправить. Икнув, она разгневалась:

– Дурацкая угроза. Если бы не Игорь, вы бы не начали расследование. Когда прочла каракули, сразу вспомнила, что у Гробаря похожие закорючки, решила его подставить.

– Как? – опешила Маша.

– Поболтала с Ангелиной, но ни ты, ни Динара не сообразили. Пришлось разыграть неуклюжую дуру, уронить бланки. Я специально положила вниз экземпляр Игоря и отдала в конце, чтобы ты заметила.

– Очень коварно.

– Н-не хочу в тюрьму, – сокрушалась Эмилия. – Пожалуйста, не говори об этом. Родители заплатят, сколько потребуешь, у них есть деньги. Прошу. Умоляю!

Машу затрясло. Перед взором пронеслось прошлое, когда она впервые рыдала над содеянным, с ужасом представляла срок в обвинительном приговоре. «Кто я такая, чтобы судить? – с горечью мелькнуло в мыслях. – Сама не лучше. Злая ирония. У нас почти одинаковые случаи».

– Зачем ты подсыпала Глебу снотворное? – спросила она, ухватившись за пробел в показаниях.

– Я этого не делала, клянусь! Геля кому-нибудь одолжила пакетик или просчиталась. У нее туго с математикой.

– Как Волгин потерял равновесие? Все уверяют, что он почти не пьянел, – вцепилась в несостыковку Маша. – Ты врешь, прикидываешься аллергиком, чтобы нас разжалобить.

– Про арахис и снотворное правда, – прохрипела Эмилия, давясь слезами. – Когда появились симптомы, я запаниковала, вообразила, будто духи покарали меня за убийство, обрекли на безвременную и мучительную смерть, поэтому сопротивлялась, не глотала таблетку… С Глебом… случайно… вышло… Не выдавай меня! Маша! Машенька!

Дверь открылась.

– Обед, – пропела Ангелина. – Ой, что такое?

Эмилия свалила все на болезнь, закуталась в плед и притворилась задремавшей. Ангелина, будто няня капризного ребенка, окружила ее заботой. Маша погрузилась в тягостные размышления.

С семинаров по уголовному праву она помнила, что наказание выполняло роль возмездия. Много веков назад древние люди практиковали кровную месть, отнимали жизнь за жизнь, отвечали злом на зло. В современном мире все усложнилось, однако в человеке сохранилась жажда справедливости. Фактически и Эмилия, и Маша преступили закон, стали опасными для общества. Намеревались ли они прикончить Глеба и Артема? Нет. Раскаялись? Определенно. Если бы одна преступница выдала другую, искупило бы это ее вину? Вопросы будто затягивали в пучину отчаяния. Сокрыть преступление значило бы навсегда уничтожить ту часть себя, которая стремилась помогать и защищать. Но стоило сообщить правду – испортилась бы судьба девушки, совершившей то же, что и сама Маша.

Повеяло холодом. На пороге возникла ошарашенная Вика, схватила Машу за руку и поволокла за собой, выпалив:

– Настька совсем рехнулась.

– Что произошло?

– Наглоталась таблеток. Зовет тебя, больше никого не подпускает. Сделай что-нибудь!

Глава 10. Трудное решение

Маша думала, что ее жизнь – комедия с вечными передрягами, странноватыми знакомыми и нелепыми ситуациями. Однако реальность подсказывала, что это была трагедия. И вот она стояла в комнате, залитой не по-зимнему ярким солнцем, судорожно пыталась сообразить, как спасти Лебедеву.

Встревоженная Настя сидела на кровати, завернувшись в покрывало, словно гусеница в кокон. Прогнав рыжую, она потерла ладони, ссутулилась, произнесла:

– Мне проще выговориться постороннему, чем близкому человеку. Яна и Вика, стервы, поглумятся, Злата пожалеет, а ты… – она усмехнулась. – Просто послушаешь, потом пойдешь по своим важным делам, забьешь на мои проблемы. Сейчас мне нужно равнодушие. Позвала бы Леню, но он, наверное, будет нудеть.

«Она странно себя ведет, – заметила Маша. – Препараты уже действуют?» Настя зевнула, почесала нос, спросив:

– Ты когда-нибудь любила?

– Эм, да.

– Сильно? – допытывалась Лебедева.

Маша кивала, ведь даже в период расставания с Марком втайне знала, что испытывала к нему, просто боялась признать очевидное.

– Я тоже, – всплеснула руками Настя. – Люблю до безумия. Иногда совсем с ума схожу, делаю что-то, а потом… сожалею. Очень-очень.

Она ущипнула себя за щеки, тряхнула головой, постучала по стене, натянуто усмехнувшись:

– Как думаешь, я стану привидением? Буду тут носиться, приставать к строителям, потом к вожатым и детишкам. Про меня сочинят страшилку. Что лучше звучит: «Жуткая Настя» или «Ревнивая Анастасия»?

Маша растерялась.

– Точно, оба варианта – дерьмо. Эх, почему мне запрещали ругаться? «Дерьмо» – забавное слово. Бедная мама, она не вынесет… Знаешь, если что-нибудь повторять много раз, то значение потеряется. На тридцатом счете «Любимый» станет набором букв, лишится всякого смысла. Можно сказать, умрет. Ох, мой дорогой Глеб.

Маша прятала страх, понимая: «Она неадекватна». Спорить с девушкой в подобном состоянии казалось совершенной глупостью.

– Зато теперь он с той самой, – поморщилась Настя. – Единственной, идеальной. Пусть летают и радуются, пока могут. Я достану их в загробном мире. Глебушка принадлежит мне. Так было, есть и будет.