Последняя Патриотическая

А еще в мае Пятнадцатого народная власть Донецкой Республики разогнала всё казачество. Кому ультиматум, а у кого силой отняли оружие. Полетели наземь черные донские папахи. Полетели от новых ветров, да порой заодно с головой... К лету из обезоруженной "Макеевской сотни" остались в Кондратьевке десятка два приведений, а с ними и командиры: Север да Карабах. Кондрашка свела их с ума: Север назначил себя командиром батальона, присвоил себе полковника, сына Малого поставил своим заместителем, присвоив ему майора. Карабах стал директором этого Дома престарелых с единственным в нём стариком. Потом обезоруженная сотня приволокла в Дом престарелых охотничье дробовое ружье, потом установила с ним пост у дверей, потом назначила караул, потом открыли подвал и стали сажать туда тех, кто пил в карауле, и те выходили из подвала пьянее, чем были - другой караул прятал там брагу. Потом стали сажать и всех остальных, кто пил после и до караула... Это их и видел я после, в июле месяце на КПП Дебальцевской 7-й армейской бригады.

– Все самые преданные казачеству и остались!
– объяснил мне за них Руслан.

Объяснил, а сам - глаза в пыль. Не дурак ведь, знает, что врёт.

А потом было что-то еще с этой сотней в Кондрашке... А потом они улетели все на Луну, или все умерли...

Развеял ветер "Макеевскую отдельную сотню". И награда ей то, что её постигло.

Всё - дым. Остались лишь люди и имена. Которым однажды в голодный год за две тарелки холодного супа, с верой лишь на слово, я продал Бессмертие. И уезжая, уже на границе с Россией, обещал еще раз: "Ребята, мне нечего на память вам подарить. Я могу оставить вам только бессмертие".

Я никогда не писал эту книгу. Это они - бойцы Новороссии, все эти годы являлись за мною в Россию, поднимая меня по ночам. Являлись за мной даже мертвыми - "Потому что, ты, обещал!"

Слышите вы, ребята?!. Мне нечем заплатить вам, кроме бессмертия. Слышишь, Орда, Синий, Японец и Зем... Вот она, Ваша книга - мой спутник ночи.

Бери, и захлебывайся воспоминаниями.

И книгу, как душу, не давай никому - порвут...

Сапожник. Был ранен осколком мины в Аэропорту в январе Пятнадцатого года. Залечил свою руку, подался снова служить. Напился, подрался, закончил всю службу, вернулся в Россию, да снова запил. Закодировался, да опять подобрал код к замку. Весь в ранах еще с Чеченской, а вся работа: зимой - такси, а летом - караси. Эх, труд!
– проклятие пьющего класса...

– Сапог, - звонит ему в Россию Орда.
– Куда теперь-то?

– В Сирию собираюсь. Навык теряю!
– переживает он, пулеметчик, что запускает профессию.

– Сапог, мертвым деньги-то не нужны...
– напоминает старик.

– Так я по тылам, - крутится пулеметчик.

– Дурак - ты! И тыл где, не знаешь, - видел его он в бою.

Связист. Ушел в Луганскую Республику к казакам в бригаду "Призрак". Там стал командиром роты, в Пятнадцатом подорвался в БМП на фугасе, и месяц валялся в госпиталях. Прислал свое фото: страшный, с синим в кровоподтеках лицом, с обгоревшею кожей, чернобородый и весь, как мумия, забинтованный. Глянешь, и первая мысль: на четвереньках полз с того света.

Дослужил до Шестнадцатого, собрался домой. Да крепко прилип к казачеству, что и дома подался туда же. Так и таскает: папаху на голове, ранение в рукаве.

– Что дальше-то, Связь?

– Работаю, - никогда ничего не расскажет.

– Казакуешь что ль?

– Та, да, - совсем по-донецки ответит Связист.

"Я или воюю. Или я пью!" ...Эх, Ива! Талантливый был бродяга!.. Напьется до горла, ружье на плечо, и - прощай, квашня, я гулять пошла. Блеснёт лишь с порога голубыми глазами:

– В моей смерти прошу винить водку, инопланетян и правительство...

И поминай, как звали.

– Куда ты, Ива?
– может, успеешь вдогон.

– На Кудыкало, где Баба-Яга горе мыкала...
– услышишь прощально.

В январе Пятнадцатого Ива и Док по пьяному делу "били" "укропов". Вечером, как стемнело, вышли в белых маскхалатах в Донецк, остановили таксиста, и приказали везти до врага. Таксист пытался было отбиться, отговориться, да ничего не добился, и тайной дорогой увез их на Марьинку, под город, за линию фронта. Явившись на вражеской территории, бойцы первым ходом завернули в кабак.

– У вас водка есть? Вкусная!
– начал Ива с главного вопроса разведки.

И весь вечер бойцы плавали там золотыми рыбками, пока не припомнили, зачем же приехали. Позвали кабатчика и приказали звать к ним врагов:

– Сами уже не пойдем. Давай их сюда!

Тот тоже пытался было отбиться, отговориться, а понял, что бесполезно, достал телефон, позвонил украинским военным. Те не поверили, что у них дома "сепары", но, ради случая, собрались, подались в кабак, ловить "москалей". Подъехали к заведению, встали на улице покурить, позвонили кабатчику, посмеяться над шуткой:

– Зови москалей! Пусть выходят.

Кабатчик доложил Иве и Доку, что подан к столу "укроп", и ждет их на улице.

– Почем сегодня фунт человечьего мяса?
– прямо от кружки пошел Ива в дверь, смеяться над шуткой.

Вышел в своем маскхалате. А там - с автоматами. Человек семьдесят. Ива смотрит на них, а они смотрят на Иву. И все не могут поверить в реальность.

– Ты, что ли звал?
– кто-то с "укропов".

– Сейчас я вернусь. Оружие только возьму, - засобирался Ива обратно в кабак.

– Ну, иди, - опять из толпы.

Ива захлопнул двери, потопал к столу.

– Слышь, друг. У нас небольшие проблемы: мы попали в "котёл". И сейчас нас, кажется, будут варить, - поднимает он с лавки АК.

"Да, да..." - молча кивал за стойкой кабатчик. А Док почему-то сразу поверил, что кончились шутки:

– Где черный ход?!

"Укропы" стреляли им только вдогонку. И если б не темнота, вальнули б обоих. Но везет дуракам и пьяницам, и оба вернулись в отряд. В разорванных маскхалатах, а Ива с простреленной левой рукой, и геройским, как на медали лицом: ну, толпа, принимай попа!

– Выходили из окружения, подбили при отступлении, - озвучил Ива официальную версию. И покатил в госпиталь выздоравливать.

– Да, я его стрельнул по-пьянке, - чуть позже опроверг это Док.

В отряд Ива уже не вернулся - Орда обещал за эту историю засунуть его под топор. Из госпиталя Ива попал на "Семерку", стал там заместителем Сочи, после захвата "Семерки" подался в Луганск, потом в какое-то ЧВК, потом дальше за приключеньями, и так пропал для всех нас.

– Где он?
– спрашивал я Орду.

– Для меня больше нет такого бойца - Ивы. Он умер там, еще на Марьинке. При ранении в руку. Не говори мне о нем, - так и не простил ему за это Орда.

Док. Начал в Аэропорту, был на Веселом, участвовал в штурме Дебальцево. Потом пришел "Второй Минск", и стала тоска воевать. А мирно жить уже и невмочь. Док расстался с Республикой, записался в одно ЧВК, стал ждать отправки на юг.

В Чечню - по приказу, на Донбасс - по совести, а в Сирию - за деньгами: вот и вся жизнь.