Последыш III

— Так что там с твоим вдохновением? — напомнил Бармин замолчавшей, было, Варваре.

— С вдохновением? — переспросила она. — Хотела тебя спросить, как ты справляешься с нашими хотелками? Ты же отдал нам право решать, кто с тобой в тот или иной день. А ты? У тебя что, нет своих желаний, настроений, предпочтений? Тебе что, все равного с кем, когда и как?

«Сгущает краски, разумеется, — отметил мысленно Бармин. — Но следует признаться, есть в ее словах сермяжная правда».

— Сложный вопрос, — поморщился Бармин. — Я, если честно, сам хотел поднять его перед общественностью, — усмехнулся не без горечи, — но ты меня опередила.

— Ладно, — продолжил, взглянув на часы. — Переодеваться нам не надо, любиться прямо сейчас, увы, не получится, так что можем поговорить и даже на завтрак не опоздаем.

Ингвар поискал взглядом, уверенный, что не может такого быть, чтобы в его спальне слуги забыли приготовить чего-нибудь эдакого, чем можно горло промочить, в прямом и переносном смыслах. И в результате, нашел небольшой поставец [50] на высоких ножках, чтобы удобно было им пользоваться, не нагибаясь. Открыл, исследовал пытливым взглядом его содержимое и повернулся к Варваре:

50

Некий российский заменитель бара. Шкафчик, в котором стоят бутылки и графины с напитками и необходимая для распития посуда.

— Аперитив или соком обойдешься?

— Какой там сок? — поинтересовалась женщина, не отрываясь от зеркала.

— Вишневый и земляничный, — пригляделся Бармин к бутылкам, похожим на пивные.

— Тогда земляничный.

— Пусть будет земляничный, — повторил он за ней, подхватывая соответствующую бутылку и сворачивая ей «головку».

— Мне самому это не нравится, — признал очевидное, наливая сок в толстостенный хрустальный стакан. — Но вдруг, если начну выбирать я сам, кому-то из вас это не понравится. День не подходящий или настроение не то, а «нет» сказать, вроде бы, неудобно. Или ссорится вдруг начнете. И так у нас не все гладко. Я же не дурак, все вижу и все понимаю, а тут еще ревность вмешается, обидки всякие, большие и малые… Помнишь, как на Машку все взъелись, когда она вас сонным зельем траванула?

«А что было бы, знай вы правду?»

— А ты? — спросила между тем Варвара, принимая у него стакан с соком.

— А что я? — Бармин вернулся к поставцу и, поколебавшись, все-таки не стал брать алкоголь. Налил себе в стакан вишневого сока и вернулся к ожидавшей его ответа женщине. — Я мужчина, Аря, а у мужчин, ты же знаешь, все по-другому. И физиология другая, и психология тоже. К тому же, вы все, как на подбор, красавицы, мне с любой из вас в постели хорошо. Но!

— Но? — очень серьезно переспросила Варвара, наконец поворачиваясь к нему лицом.

— Тебя, Аря, я люблю больше всех, но это, сама понимаешь, строго между нами. Ольга красивая, мне с ней хорошо, но любви между нами нет. А есть взаимовыгодный союз и секс по согласию и не без удовольствия. Машка, похоже, в меня действительно влюблена, и я ей симпатизирую, влюбляюсь, пожалуй, помаленьку. Чувство другое, не такое, как к тебе, но все-так скорее любовь, чем дружба. А вот с Елей у нас именно дружба… с бонусом. Секс нам дружить не мешает, а напротив, помогает.

— И все-таки? — Варвара настаивала, и он ответил.

— Сегодня я хотел тебя, — сказал Бармин, закуривая. — Хотел и хочу. К счастью, наши желания совпадают, но, в результате, разбираться с подругами придется тебе. Но вот, например, позавчера за ужином Машка как-то так ко мне повернулась, так посмотрела, что меня даже в жар бросило, но ночью ко мне пришла Ольга. И не то, чтобы я был ей не рад, но в тот раз я предпочел бы провести ночь с Марией. Однако полигамия, мне кажется, это не только секс. Прежде всего, сколько бы ни было женщин, мы семья, а в семье существует взаимная ответственность. Если я прошу вас соблюдать мир, как я могу не требовать того же от себя? Поэтому я промолчал и говорю тебе об этом сегодня, только потому что у нас с тобой зашел такой вот откровенный разговор.

— Придется с этим что-то решать, — задумалась Мария. — Это не дело, если ты каждый раз будешь идти нам навстречу, оставляя свои желания при себе. В конце концов, ты нас просто возненавидишь.

— Не драматизируй! — отмахнулся Бармин. — На вас можно обидеться, даже разозлиться, но ненавидеть? Это перебор!

— Значит, устроишь скандал, — пожала плечам женщина, — что тоже не есть хорошо. И… Спасибо тебе. Ты мог всего этого избежать, если бы не предоставил нам такой свободы.

«Свободы? — повторил Бармин мысленно. — А что мне остается? Полигамия, черт бы ее побрал!»

Да уж, чем дальше, тем больше ему становилось ясно, что многоженство, — при всех своих неоспоримых преимуществах, — та еще головная боль!

Честно сказать, в прошлой своей жизни, Бармин этой темой никогда всерьез не интересовался, и голову себе «такими глупостями» не забивал, поскольку это было, скажем прямо, неактуально. Тем не менее, у него имелась, разумеется, собственная точка зрения на проблему моногамии, но, по совести говоря, предмет обсуждения относился к тому джентельменскому набору любого русского интеллигента, в котором наряду с полигамией записаны вегетарианство, масоны и телепатия. Мнение есть, — так что при случае можно поддержать умный разговор за чашкой кофе или кружкой пива, — но не более того. И мнение это, если бы Игорю Викентиевичу задали подобного рода вопрос, сводилось к тому, что моногамия — явление исключительно культурно-историческое, то есть общественное, но никак не биологическое. Во всяком случае, это верно, как минимум, для большинства мужчин и женщин, которым только дай волю, тут же впадут в разврат, и не без удовольствия погрязнут в нем с головой. Не интересуясь этим вопросом специально, Бармин, тем не менее, как человек, почитывающий прессу, был знаком с некоторыми общеизвестными фактами. А факты эти не внушали даже осторожного оптимизма. Как помнилось Игорю Викентиевичу, опубликованные социологические исследования утверждали, что, то ли 60 %, то ли и вовсе 70 % мужчин и до 30 % женщин хоть раз в жизни, но изменяли своим более или менее постоянным партнерам. Он не помнил сейчас, чьи это данные: американские или российские, но предполагал, что в этом смысле разница между двумя великими державами невелика. И даже то, что мужчины изменяют женам в два раза чаще, чем жены мужьям тоже удачно вписывалось в социологическую теорию. Какими бы современными ни были люди двадцать первого века, мужчинам такие шалости прощались легче, чем женщинам. Бармин в свое время даже обратил внимание на то, что, если в книге, фильме или сериале изменяет супруг, то развитие сюжета часто предполагает его прощение в кульминации, но, если наоборот, то альтернатив разводу практически нет. Наверняка, кроме культуры и традиции был во всем этом и некий биологический момент. Все-таки физиология мужчин и женщин различается довольно серьезно, а уж физиология репродуктивной функции и того больше. Возможно, в этом и заключалась причина того, что мужики более склонны пойти налево. Но помнил Бармин и другое. Когда в Штатах вошли в моду поиски генетических родственников, случилось столько скандалов, что никто такого заранее даже представить себе не мог. Очень знаете ли, неприятно узнать лет в сорок или пятьдесят, что твой отец тебе вовсе не отец. Куда хуже, впрочем, было обнаружить, что трое твоих детей зачаты тремя разными мужчинами, и тебя в этом списке нет. Пришлось Бармину однажды приводить в порядок одного такого неудачника. Человек, узнав правду, пытался повесится, но даже это у него не получилось, и в результате он попал к психиатру.

С другой стороны, Игорь Викентиевич знал, как минимум, четырех мужчин, живших одновременно с тремя женщинами. Вернее, трех, поскольку еще один имел — во всех смыслах, — не только жену и любовницу, но и любовника. Такой в современных понятиях был неутомимый бисексуал. Впрочем, у женщин такое тоже случается, пусть и реже. В студенческие годы была у Бармина подружка, которая одно время встречалась, имея в виду и секс, сразу с тремя парнями, да еще и с Игорем пару раз переспала исключительно по дружбе. И позже, уже как психиатр, — и в особенности, в Америке, — он таких случаев видел не два и не три. Там речь шла, правда, не о самом сексе, — все-таки Бармин классический психиатр, а не сексолог или, упасите боги, сексопатолог, — а о последствиях измен или отношений с двумя мужчинами одновременно. О чувстве вины, — типа, мужу случайно изменила и так семь или восемь раз подряд, — о конфликте между долгом перед семьей и супругом и неожиданно вспыхнувшим чувством к случайному таксисту или о разрушении привычной картины мира, в которой богом и обществом заповедано иметь в каждый отрезок времени всего одного сексуального партнера, и лучше, чтобы это были официально признанные муж или жена.

Все это Бармин знал, но при этом никогда не задумывался над тем, как в реальности могла бы выглядеть узаконенная обществом и государством полигамная семья. Даже, читая о восточных гаремах в исторических книгах или любуясь картинами Энгра [51] , он не воспринимал все это по-настоящему всерьез. Есть и есть. Можно даже помечтать перед сном на тему «если б я был султан…». Однако рассматривать такую возможность в качестве реальной альтернативы тому мироустройству, к которому Игорь Викентиевич привык, что называется, с младых ногтей, ему бы и в голову никогда не пришло.

51

Жан Огюст Доминик Энгр (1780–1867) — французский художник, живописец и график, общепризнанный лидер европейского академизма XIX века. Известны его полотна с изображением жизни в восточных гаремах.

Однако здесь, в иной реальности, являясь уже не постсоветским немолодым психиатром в эмиграции, Бармин столкнулся совершенно с другим устройством общества, другой моралью и культурой. Здесь многоженство являлось не роскошью, — типа, есть, потому что могу себе позволить, — и не социальным извращением, скрывающим гипертрофированное чувство собственности, а суровой необходимостью. Во всяком случае, для тех, кого здесь называют Хомо Магикус. Обществу и, прежде всего, высшему обществу, аристократам, являвшимся в этом мире элитой любого государства, были остро необходимы одаренные мужчины-маги, а их, как назло, рождается катастрофически мало. Как минимум, в три раза меньше, чем одаренных женщин. Отсюда и полигамия, вернее, институт полигамной семьи или, говоря языком востока, гарем. Ну, а если ты к тому же язычник и титулованный аристократ, которому нужны не только сами по себе жены, обладающие магией, но также их семейные связи, не говоря уже о приданном, то и выбора у тебя, собственно, нет. Однако устройство такой вот полигамной семьи и всегда-то представляет собой ту еще организационную проблему, а в случае Бармина ситуация осложнялась тем, что он женился на четырех женщинах практически одновременно, что, на самом деле, случалось в высшем обществе совсем нечасто.