Последыш III

Разговор получился трудным и долгим, местами неприятным, едва не переходящим в обыкновенный лай, но, в конце концов, Ингвар банкира дожал, и они договорились, что Бармин получит требуемые преференции, зафиксированные в документе с подписями членов совета директоров и соответствующими печатями, и сто восемьдесят тысяч золотом, а Каменский избавится наконец от лежащего в архиве Менгденов компромата. На том и расстались, уложившись всего в три часа и десять минут, — так что перед возвращением домой, Ингвар успел все-таки заскочить ненадолго во дворец Несвитских, чтобы повидаться с княгиней Элеонорой-Анной, сохранившей для него наследие деда, и познакомиться заодно с ее супругом Игорем Юрьевичем Несвицким. Знакомство чисто символическое, но Бармин понимал, символы — наше все. И тот, кто тебе пока никак не интересен, имея в виду самого Менгдена, — мальчишка, да еще и внук государственного преступника, — через какое-то время и в определенных обстоятельствах вполне может превратиться в значимую фигуру на имперской шахматной доске. Тогда-то это шапочное знакомство и пригодится: старому князю, чтобы напомнить юному наглецу, что знакомы давно и приходимся друг другу едва ли не родственниками, и самому Бармину, поскольку Несвицкие часть довольно обширного клана, имеющего большой вес на юге и юго-востоке империи.

В общем, Ингвар посидел с полчасика с сестрой одной из своих бабок, которых при узаконенном многоженстве у такого человека, как Ингвар Менгден, могло быть и пять, и шесть, и даже восемь. Но поскольку его дед был женат только трижды, то и бабушек у Бармина было всего четыре, причем родная со стороны отца умерла еще молодой. Зато у нее осталась сестра, и в случае Ингвара Элеонора-Анна повела себя в высшей степени благородно. Так что знак внимания — это минимум того, что мог сделать для нее благодарный «внучок». Попил чая с фисташковым печеньем, обменялся любезностями, рассказал коротко о планах на будущее, — четыре свадьбы как-никак, — пригласил в Усть-Углу, и, пожелав всего лучшего, откланялся. И вот, вроде бы, ничего особенного не делал, — не воевал, не выторговывал банковские преференции или еще что, — а устал, как собака. Княгиня была, разумеется, хорошим человеком, — во всяком случае для своего как бы внука, — но, судя по всему, являлась довольно сильным энергетическим вампиром, и за полчаса умудрилась выпить из Бармина едва ли не «ведро крови». Поэтому домой он сразу после визита к Несвицким не поехал, не хотел портить другим настроение, а на пару часов засел в гордом одиночестве, не считая телохранителей, в трактире «Чесма». Там под аперитив Бармин просмотрел несколько свежих газет, а затем, уже просто под живую музыку, — очень приличный струнный секстет, — основательно поел и выпил, вкусив полноценный обед из семи блюд, и в результате не только восстановил силы, но и вернул себе хорошее настроение, которое ему было сейчас остро необходимо, поскольку дома, в Ковенском палаццо, Бармина ждала успевшая уже набрать обороты танцевальная вечеринка.

* * *

Во дворце было шумно и весело. Громкая музыка, взрывы хохота, перекличка мужских голосов и женский радостный визг. Впрочем, все это было ожидаемо, танцевальная вечеринка — это не чинный бал дебютанток и не великосветский раут. Для того люди и собираются, чтобы выпить, расслабиться и выпустить пар. Поразило Бармина другое: в бальном зале на втором этаже отжигал натуральный джаз-бенд в новоорлеанском колониальном стиле, а молодежь, парни и девушки от пятнадцати до двадцати пяти, свинговала так, как Бармин наяву не видел ни разу в жизни. Сейчас танцевали что-то вроде рок-н-ролла или буги-вуги. В силу своего возраста, — а он застал стиляг [53] лишь на излете прекрасной эпохи, — Игорь Викентиевич эти танцы не различал, но зато умел что-то такое изображать под соответствующую музыку руками и ногами, хотя до местных хроноаборигенов ему было конечно далеко. Двигались танцоры легко и естественно, и, разумеется, — коли уж вышли танцевать, — без излишней скромности, не говоря уже о застенчивости. Парни крутили девушек так, словно все они тут и не аристократы вовсе, а какие-нибудь цирковые акробаты. Выглядело это стильно, но несколько старомодно, поскольку для Бармина 50-е годы двадцатого столетия — это никак не 80-е. Зато излишней стыдливостью здесь никто не страдал, так что девица могла вдруг оказаться, сидящей верхом на шее у партнера, или в продольном шпагате между его же раздвинутых ног. Мужчины сходились петухами грудь в грудь, а девушки проделывали тот же фокус голубками, выставляя на показ свои прелести, по минимуму, от второго до четвертого размера. Всем было весело, все были счастливы и пьяны, и подолы юбок то и дело взлетали чуть ли не выше головы, обнажая в большинстве своем длинные стройные ноги, — «Аристократия, однако!» — ну, и дорогое франкское белье заодно.

53

Стиляги — молодёжная субкультура в СССР, получившая распространение в крупных советских городах с конца 1940-х по начало 1960-х годов.

— Не знаю, кто ты такой, но хочу к тебе на ручки! — Бармин оглянулся на голос.

Фемина была юна, — лет семнадцать-восемнадцать от силы, — симпатична, совершенно ему незнакома и к тому же изрядно пьяна. Шампанское, как успел заметить Ингвар, лилось в его доме, что называется, рекой.

— Кто ты прелестный ребенок? — он чуть прищурился, отвечая ей в ее же манере.

— Я Ма ЭфБэ, — представилась девушка, — но можешь звать меня просто Ма. А ты кто?

Голос у нее был на удивление низким, да еще и с хрипотцой.

— Зови меня Инг, Ма! — улыбнулся Бармин и неожиданно понял, что тоже не прочь потанцевать. Вот с этой мелкой занозой в заднице, которая Ма и едва достает макушкой ему до груди.

— Пошли танцевать! — позвал он.

И, словно, почувствовав, что время пришло, биг-бенд сменил мелодию, и вслед за саксофоном основную тему повел сильный женский голос.

«Натали!» — Бармин взглянул поверх голов танцующих и увидел Стефанию фон Менгден, возникшую перед музыкантами с микрофоном в руке. Она, что любопытно, его тоже увидела, улыбнулась, чуть опустив микрофон, и приветственно взмахнула рукой.

— Это она тебе? — удивилась Ма. — Ты что, знаком с Натали?

— Не то, чтобы знаком, — пожал плечами Бармин, подхватывая девушку на руки и выходя на танцпол.

Разумеется, танцпол здесь был чистой условностью, — здесь не было даже сцены, — но все остальное было правдой: со Стефанией он был, действительно, знаком, но пока не слишком хорошо и уж точно, что не близко. Впрочем, обе стороны, — и он, и она, усердно работали над тем, чтобы воссоздать свою все еще несуществующую семью. И он мимолетно подумал об этом, занятый танцем и смешной партнершей, которую при его физической силе и размерах крутил в руках как ребенка. На шею сажать, правда, не стал, — был слишком трезв, — но на плечо посадил. Сначала на левое, потом на правое. Но вот какое дело, в очередной раз усаживая Ма себе на плечо, он бросил случайный взгляд в сторону и увидел Варвару, танцующую с каким-то незнакомым Ингвару молодым мужчиной. Парень был довольно крупным, но не настолько, чтобы изображать с Варварой акробатические экзерсисы, поэтому они танцевали нечто более сдержанное. Но дело было не в том, как они танцевали, а в том, какая связь возникла между партнерами. Вернее, какой эту связь увидел или вообразил себе Бармин.

В общем, взглянув мимолетно на эту пару, Ингвар едва не приревновал Варвару. Впрочем, почему едва? Приревновал, и это было совершенно новое чувство, еще не испытанное Барминым в этой жизни. В прошлой своей ипостаси ему, разумеется, приходилось ревновать, и не раз. Порою даже очень сильно. В основном, конечно по молодости, когда все чувства обострены до предела, хотя случилось пару раз и тогда, когда ему было уже сильно за сорок. Практически пятьдесят, то есть уже никаким образом не мальчик, но, глядишь ты, приревновал. И ладно если бы возник очевидный повод! Но повода-то и не было. В тот раз он засомневался в собственной жене, и, как показало предпринятое им расследование, совершенно напрасно. То есть, не то, чтобы дражайшая супруга была, как жена Цезаря, вне подозрений. Вовсе нет. Наверняка изменяла Бармину. Вряд ли часто, — во всяком случае, хотелось верить, что нечасто, — и, возможно, большей частью мыслью, а не делом. Но не пойман не вор, и пока он об этом ничего не знал и не имел ни малейшего повода ее в чем-нибудь эдаком подозревать, этого как бы и не было, не существовало и не случилось, и думать тут было, соответственно, не о чем. Но пару раз за их долгую совместную жизнь, — и в тот раз, о котором он сейчас вспомнил, тоже, — любимая супруга то ли попросту просчиталась, допустив досадную оплошность «в сокрытии улик», то ли, напротив, хотела его разозлить и специально подкинула дохлую крысу на порог. В конечном счете, он в этом так и не разобрался. Но намучался тогда, что называется, на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, и то правда, что, чем старше становился Игорь Викентиевич, тем меньше был склонен ревновать, да и чувства собственника, по-видимому, постепенно ослабевали. Во всяком случае во всем, что касалось женщин, поскольку в профессии чувство это никуда не делось. Но это там, а в этом мире и повода, вроде бы, не было, да и душа старика отказывалась ревновать, хотя именно старики, как достоверно знал Бармин, склонны ревновать с необыкновенной силой. Другие, но не он. Он своей ревностью уже переболел, и считал ее изжитой. Однако получается, что рано радовался. И сейчас получил тому прямое докaзательство.

— Знаешь эту женщину? — спросила Ма, перехватив его взгляд, направленный на Варвару.

— Это моя сестра, — коротко ответил Ингвар и развернулся, оставляя Варвару и ее кавалера за спиной.

— Вот это фокус! — засмеялась пьяноватая пигалица, проскальзывая под его рукой. — Мой брат танцует с твоей сестрой!

— А кто у нас брат? — спросил тогда Бармин, чувствуя, как успокаивается сердце. Он слишком сильно любил Варвару и знал, что это взаимно. Так что ревновать ее к другому было попросту глупо.

— Михаил фон Берге.

— Барон? — уточнил Бармин, выучивший наизусть списки всех главных игроков.

— Да! — подтвердила девушка.

— А ты, значит, Мария Юлия фон Берге?

— Мне больше нравится Ма ЭфБэ.

— Эф, как фон, — засмеялся Ингвар, — а Бэ, как Берге?

— Не смейся! — запротестовала девушка. — Надо мной смеяться нельзя! Мы карелы, знаешь, какие опасные в бою?

— Ваши земли где-то севернее Выборга? — припомнил Бармин карту Северо-Запада и легенду к ней. — Действительно Карелия. Лет сто назад вы были бы моими ленниками [54] .

54

Когда-то Менгдены носили так же титул князей Острожских и правили на правах удельных князей всей Северной маркой, в которую входит и северная Карелия.

— Ты Менгден? — поняла, наконец, Мария Юлия. — Ну нечего себе! Так это меня за задницу сам Менгден держал, великий и ужасный?

— Великий размерами? — хохотнул Ингвар. — А про ваш зад, баронесса, вы сами меня попросили.

Пока трепались, музыка прекратилась, и, взяв Ма за руку, Бармин повел ее знакомиться с сестрой и кузиной. Ему не трудно, а ребенок счастлив!

Двадцать четвертое июля 1983 года

Побывав на Малом приеме в Летнем дворце в Ливадии, Бармин думал, что все уже видел и все превзошел. Не тут-то было! Большой летний бал в Новгороде оттого и называется большим, что среди приглашенных немудрено затеряться. Две с половиной тысячи гостей — это как? А так, что Зимний дворец, построенный еще в XVIII веке на территории Новгородского кремля и частично перестроенный в угоду изменившимся обстоятельствам в начале XX, поистине огромен. Когда-то давно, хотя и неоднократно, Бармин бывал и в Зимнем дворце в Петербурге и в Екатерининском дворце в Царском селе. Так вот двухсветный бальный зал в Царскосельском дворце, — это он помнил точно, — имел площадь 800 квадратных метров, а здесь бальный зал простирался на 2400 квадратных метров. Почти половина футбольного поля, застеленного наборным паркетом, под расписным купольным потолком, взметнувшемся на высоту трех этажей. И огромные окна, как и в Царскосельском дворце, перемежающиеся зеркалами, по обеим сторонам зала, высотой в два этажа — от пола и до опоясывающей зал галереи, — и еще на четыре метра уже на уровне самой галереи. Красиво. Можно даже сказать, роскошно. Огромные хрустальные люстры, белый мрамор колонн, инкрустированных арабесками из позолоченной бронзы. В общем, и не захочешь, но вынужден будешь признать — «это империя, сынок». И Бармин, следует сказать, неожиданно даже для себя любимого оказался на этом балу гвоздем программы.

Подходили многие, не жеманясь, представлялись сами, жали руку и говорили вежливые слова, содержащие многие намеки на множество разнообразных обстоятельств. И, разумеется, приглашали в гости: здесь, в Новгороде, — «вот прямо на днях», — в Пскове и Риге, Ниене и Гельсингфорсе тогда, «когда сможете. Будем рады в любое время». Особенно выделялись в этом смысле западники, вербовавшие его в друзья, союзники, «подельники и собутыльники», но подошли познакомиться и некоторые восточники. У этих был свой интерес. В основном экономический, но без политики тоже дело не обошлось. Впрочем, справедливости ради, следовало признать, не меньше было ненавидящих взглядов. Много направленной на него злобы, зависти и неприкрытой ненависти, и это при том, что Бармин никому ничего дурного сделать в этом мире пока не успел. Не было ни причины, — хотя месть за отца и деда может считаться более, чем серьезной причиной, — ни желания, ни времени. О средствах, вообще, стоило бы умолчать. И тем не менее, тех, кто его ненавидел, было в этом зале никак не меньше, чем тех, кто ему благоволил. Были, правда, еще и такие, кому было просто любопытно. Не было только равнодушных, и это, — при таком-то стечении народа, — впечатляло по-настоящему.