Послы

— Им надо это увидеть. Непременно надо.

— Пококам? — Она оглядела свои владения и осталась недовольна — словно ей видны были изъяны, которых не видел он.

— Да, Мэмми и Саре. В особенности Мэмми.

— Мое запущенное старое жилище? По сравнению с ихвещами!..

— О, с их вещами! Вы говорили о том, что могло бы сослужить вам службу…

— И вы подумали, что мое убогое старое жилище меня выручит? О, — горестно вздохнула она, — на это нет надежды!

— Знаете, о чем я мечтаю? — продолжал он. — Я мечтаю, чтобы миссис Ньюсем сама взглянула на вашу обитель хоть раз.

Она уставилась на него, не улавливая связи:

— Это что-нибудь изменит?

Ее голос звучал настолько серьезно, что он, продолжая любоваться антуражем, рассмеялся:

— Вполне возможно.

— Но вы же рассказали ей, вы говорили…

— Все о вас? Да, замечательную повесть. Но есть вещи, которые не выразишь пером. Многое познается только на месте.

— Благодарю! — Она улыбнулась своей пленительной и грустной улыбкой.

— Мои писания обо мне в Париже, — уже совсем свободно продолжал он. — Правда, миссис Ньюсем видит насквозь.

Но она, кажется, была навсегда обречена все подвергать сомнению.

— Если кто и видит насквозь, так это вы. Вы, и никто другой.

— Тем хуже для других. Это же проще простого.

Они уже вступили в прихожую, где находились вдвоем: она не позвонила, вызывая слугу. Прихожая была высокой квадратной залой, мрачноватой и в то же время будоражащей воображение, где даже летом тянуло холодом, а ноги скользили, как по льду; стены украшали старинные гравюры — по разумению Стрезера, весьма ценные. Он прошел на середину, где замешкался, поправляя очки, а она остановилась в дверном проеме и, прислонившись к косяку, слегка касалась его внутренней стороны щекой.

— Вы были бы истинным другом.

— Я? — Он даже вздрогнул.

— По тому, что вы говорите. Вы, в отличие от очень многих, умны. — И вдруг, словно то, что она сообщала, вытекало из этого факта, заключила: — Мы выдаем замуж Жанну.

Это известие подействовало на него как неожиданный ход в игре, и первой мыслью было, что не таким путем следует Жанне выходить замуж. Но он поспешил выразить интерес — хотя, как позже подумал, выказал нелепое смятение чувств.

— Вы? Вы и… э… Чэд?

Разумеется, в «мы» входил отец Жанны; но назвать отца Жанны стоило бы ему больших усилий. Однако в следующую минуту выяснилось, что месье де Вионе, очевидно, не подразумевался, так как, продолжая, она сказала, что именно Чэда имела в виду и что Чэд был для них сущим ангелом в этом деле.

— Если уж говорить до конца, именно Чэд нас и навел. Я хочу сказать, навел на возможность, о какой, насколько могу судить, мне не дано было даже мечтать. Ведь месье де Вионе вряд ли пошевелил бы и пальцем!

Впервые она заговорила с ним о своем муже, и он даже не сумел бы выразить, как сразу почувствовал, насколько стал ей ближе. По сути, это не так уж много значило; в том, что она говорила, были вещи куда поважнее; но ему мнилось, словно этот штрих, внесенный ею, пока им так легко было вдвоем в этих прохладных, дышавших прошлым покоях, свидетельствовал о глубине ее доверия.

— Разве наш друг ничего вам не сказал? — спросила она.

— Нет, ничего.

— Все произошло очень быстро — за несколько дней, и к тому же пока еще не приняло той формы, которая позволяет огласить помолвку. Только вам — вам одному я о ней говорю. Мне хотелось, чтобы вы знали.

Сознание, так часто посещавшее его с первого же дня прибытия, что он все больше и больше «втянут», сейчас снова отдалось душевной болью; да и в чарующей манере, в которой она «втягивала» его, было для него что-то изощреннобезжалостное.

— Месье де Вионе примет то, что должен принять. Он предлагал с полдюжины вариантов — один неприемлемее другого, а такого не нашел бы, проживи он даже «мафусаилов век». [87] А вот Чэд нашел, — продолжала она, повернув к Стрезеру сияющее, чуть разрумянившееся лицо, выражавшее гордость и доверие, — без шума и гама. Вернее, его нашли — как все нужное само его находит. Вы, наверное, считаете, что так устраивать браки дико, но в мои годы, — она улыбнулась, — должно сообразоваться с обстоятельствами. Семья нашего молодого человека ее высмотрела; вернее, одна из его сестер, милейшая дама — мы все о них знаем — видела ее со мной. Она поговорила с братом — указала ему на Жанну, и тогда они выследили меня и Жанну, чтобы присмотреться к нам, а мы ничего и не знали. Так продолжалось некоторое время, пока мы не уехали, а когда вернулись, все началось сначала и, слава Богу, надо думать, завершается к всеобщему удовольствию. Молодой человек познакомился с Чэдом и через общего приятеля передал ему, что имеет относительно Жанны серьезные намерения. Мистер Ньюсем семь раз примерил, прежде чем резать; он помалкивал и, лишь полностью удовлетворившись насчет молодого человека, нам о нем сказал. Вот такие хлопоты нас последнее время занимали. Кажется, он нам подходит — право, лучшего трудно пожелать. Остается решить всего два-три пункта в брачном договоре — они зависят от ее отца. Но тут, я думаю, нам ничто не грозит.

87

…проживи он даже «мафусаилов век». — Мафусаил — в ветхозаветных преданиях один из патриархов, праотцев человечества (Быт. 5:21–27), прославившийся своим долголетием.

Стрезер, почти не скрывавший своего изумления, буквально смотрел ей в рот:

— От души желаю, чтобы было так. — И затем позволил себе спросить: — А от нееничего не зависит?

— Естественно, все. Но она совершенно довольна. Она всегда пользовалась полной свободой. А он — наш молодой человек — поистине букет. Я просто его обожаю.

— Вашего будущего зятя? — уточнил он.

— Будущего, если, дай Бог, дойдет до счастливого конца.

— Дай Бог. От души вам этого желаю, — сказал, как и приличествовало, Стрезер.

Кажется, больше от него ничего не требовалось сказать, хотя новость подействовала на него весьма неожиданным образом: как-то неопределенно и тревожно его взволновала; он чувствовал, будто сам коснулся чего-то глубокого и случайного. Он никогда не упускал из виду, что тут существуют бездны, но эти были глубже, чем он предполагал, и на него словно легла ответственность, тяжкая, нелепая, за то, что изверглось из них на поверхность. То, что — отдававшее чем-то древним и холодным — он назвал бы подлинным аристократизмом. Короче, известие, преподнесенное хозяйкой дома, было для него — хотя он и не мог объяснить почему — чувствительным ударом, вызвавшим подавленность — бремя, от которого, сознавал Стрезер, ему надо немедленно избавиться. Слишком многих звеньев недоставало в этой цепи, чтобы он мог что-либо предпринять. Он был готов страдать — предстать пред собственным внутренним судом — ради Чэда, даже ради мадам де Вионе. Но он не был готов страдать ради ее дочери. И потому, сказав приличествующие случаю слова, хотел уйти. Однако она задержала его.

— Я кажусь вам чудовищем, да? — почти взмолилась она.

— Чудовищем? Почему?

Хотя в душе, еще не договорив, он уже корил себя за самую большую в своей жизни неискренность.

— Наши правила так непохожи на ваши.

— Мои? — Вот уж от чего он с легкостью мог отказаться! — У меня нет никаких правил.

— В таком случае, примите мои. Тем паче что они отменно хороши. В их основе vieille sagesse. [88] Вы еще многое, если все пойдет как надо, услышите и узнаете и, поверьте, полюбите. Не бойтесь, вам понравится. — Она говорила ему, что из ее сокровенной жизни — ведь речь о самом заветном! — он должен «принять»; она говорила странно: словно в таком деле имело значение, нравилось ли это ему или нет. Поразительно! Но от этого все происходящее приобретало более широкий смысл. Тогда, в отеле, он, на глазах у Сары и Уэймарша, шагнул в ее лодку. Где же, Бог мой, он очутился сейчас? Этот вопрос еще висел в воздухе, когда другой, слетевший с ее губ, его поглотил: — Неужели вы думаете, что он — он, не чающий в ней души, — способен поступить безрассудно и жестоко?

88

старинная мудрость (фр.).

— Вы имеете в виду вашего молодого человека? — спросил Стрезер, не уверенный, кто «он».

— Нет, вашего. Я имею в виду мистера Ньюсема. — Мгновенно все осветилось для Стрезера живительным светом, и свет этот засиял еще ярче, когда она добавила: — Он, слава Богу, проявляет к ней искреннейший, нежнейший интерес.

Да, засиял еще ярче!

— О, я в этом уверен.

— Вы говорили, — продолжала она, — мне надо ему верить. Видите, до какой степени я верю ему.