Посол Господина Великого
Шрифт:
– Я вовсе не прошу о невозможном, Куно, - Олег Иваныч протянул озябшие руки ближе к наполненной красными углями жаровне.
– Просто поведал тебе о своем горе... ты ведь сам спрашивал. И совсем не просил о помощи! Спасибо, ты уже мне помог. И довольно своевременно, надо сказать!
За тонкими стенками шатра брезжил рассвет. Весело переругиваясь, кипятили на костре воду кнехты, в ореховых зарослях чирикали проснувшиеся воробьи, ржали привязанные в балке кони.
– Да, если б Софью спрятали в мужском Мирожском монастыре - было б гораздо легче,
Олег Иваныч пристально, словно впервые увидев, рассматривал Гришаню. Рыцарь фон Вейтлингер перехватил его взгляд и усмехнулся.
– Брат Конрад, - тихо заметил он, - как раз прикупил в Пскове сурьму и румяна для своей пассии в Феллине.
– А платье?
– враз просек тему Олексаха.
– Хотя тоже можно в Пскове купить...
– Эй, эй... Вы что это задумали?
– испуганно передернул плечами Гришаня.
– Грех ведь! Да еще в пост...
– Никакой это не грех, Гриша, - заметил Олег Иваныч, - а просто-напросто лицедейство!
На следующий день, ближе к вечеру, в ворота женского монастыря постучалась молоденькая девчонка в накинутом поверх летника полушубке и круглой девичьей шапочке, отороченной бобровым мехом. Несколько нескладная и угловатая, но на лицо смазливая. В руках девчонка держала большую накрытую белой тряпицей корзину.
– Ишь, нарумянилась, словно праздник, - осуждающе покачала головою открывшая ворота черница.
– К матушке-игуменье, с рыбкой, - девчонка приоткрыла корзину.
– Ну, проходи, проходи, не стой...
– закрывая ворота, буркнула черница.
– Посейчас, скажу ужо матушке...
– Девица, говоришь? С рыбкой?
– задумалась матушка - сухопарая, довольно хорошо сохранившаяся женщина лет сорока с белым гладким лицом. Видно, из деревни за куличами на Пасху... Ладно, зови... рыбку засолим.
– Мне б ночесь остаться, матушка, - поставив корзинку на пол, кинулась в ноги настоятельнице девка.
– А то темно уж, страшно!
– А ты молитву-то чаще твори, дщерь, вот и не будет страшно! посоветовала игуменья и, как бы невзначай, провела по девичьему подбородку холодным костистым пальцем.
– Ладно, так уж тому и быть! Оставайся, синеглазая, - с придыханием произнесла она.
– Ночесь придешь ко мне в келью, исповедаться.
– Благодарствую, матушка, - в пояс поклонилась девица.
В трапезной монастырской пусто было - пост, на столе бадьица с водой ключевой стояла, три послушницы-молодицы, молитву сотворив, по очереди корцом из той бадьицы воду черпали - пили. Шептались, пересмеивались грешным делом.
– Скажете ль, где водицы напиться?
– неслышно проскользнула в трапезную синеглазая девчонка - не монашенская, по одежке видать.
Послушницы вздрогнули, одна аж корец из рук выронила. Упал корец на пол, водой холодной ноги окатив.
– Тьфу ты, прости Господи!
– ахнули.
– Думали, матушка... А ты-то кто?
– Э... Феврония я... девица.
– Со Пскова?!
– Со Пскова, со Пскова.
Обрадовались
послушницы, тут же девицу Февронию утащили в келью - от матушкиных глаз подальше. Спрашивали о том, что во Пскове делается, да не встречала ли случаем Феврония Федота-кузнеца, да Акулину-прачку, да Манефу-коренщицу. То родители послушниц были. Видно, скучали девчонки в монастыре-то, не привыкли еще.В лесу близ монастыря вечеряли двое - окольчужены, оружны, ухватисты. Костра не жгли - паслись монастырских. Лепешку постную холодным кваском запивая, на монастырь посматривали в нетерпении. Рядом четверка лошадей к деревьям привязана. Хорошие лошади, быстрые, сильные, злые - немецкие. Солнце садилось уже...
– Может, зря, Олег Иваныч, рыцарей с собою не взяли?
– А какой тут от них прок? Внимание привлекать только... Лошадей дали и ладно, дальше сами управимся. Не в силе ведь тут дело, Олександр, в хитрости!
Помолчали оба, квасу попили. Походили вокруг лошадей, руками помахали погрелись. Дальше ждать принялись, на небо посматривая. Темнело быстро.
– А еще, говорят, девы, будто на речке Синей водяной объявился - старец страшной, бородища зелена, очи - с плошку!
– Спаси, Господи!
– Хватает тот водяной и пешего, и конного, и мужика и бабу, никому проходу не дает. Особливо девицам!
– Ой, Феврония, какие ты страсти рассказываешь...
– Погодите, еще о волкодлаке скажу.
– О ком?
– Об оборотне богопротивном, что человеков, аки кур, поедает!
– Господи помилуй нас, грешных. Хорошо, у нас пес в обители - Злоб чистой волкодлак, чужого кого - враз порвет. Но доброй... Кормишь когда, так и ластится... А с виду - чисто волкодлак, спаси, Господи!
– Вот и боярыня молода, что в обитель вашу приехавши, того волкодлака пасется.
– Какая боярыня? Ах, та жена, что не так давно привезена... В келье рядом с матушкиной живет.
– Где-где живет?
– Да ты про волкодлака-то сказывай, Феврония, не томи!
– Скажу, скажу... Вот только матушка ваша велела посейчас зайти ненадолго. Вернусь ужо скоро, ждите, девы!
– Уж ты приди, Феврония. Больно ты нам люба стала!
– Приду, сказал... тьфу... сказала. Ждите! Да, вы волкодлака-то вашего, пса, привяжите, а то, мало ли, чрез двор пойду... Разорвет еще. Страшно. А как приду, отвяжете.
– Ой, боязно, Феврония. Матушка-то не велит по ночам привязывать. Ну да ладно, для-ради тебя токмо... Возвращайся скорей!
Вместо шапки бобровой повязав по-монашески плат, девица Феврония, проворно проскользнув мимо кельи игуменьи (спросила у послушниц - где, у них же и плат взяла), остановилась напротив низкой дверцы в стене, прислушалась. Вроде как за неплотно прикрытой дверью плакали. Наклонилась Феврония, глазом к щелочке приникла.
Жесткая холодная рука вдруг неожиданно схватила ее за плечо!
– Ты что тут деешь, дщерь?
– Ой... Так... к тебе ж и иду, матушка! Сама ж звала...
– Ну, идем, коли пришла.