Посредник
Шрифт:
– А с матерью не поздороваешься? – окликнула мать.
– Почему же.
– Рыбешка интересует тебя больше, чем мать.
Фрэнк вернулся на кухню, сел:
– Кофе не осталось?
– Где ты был?
– Не твое дело.
– Я всю ночь тебя ждала.
– Вот уж напрасно.
– Мог хотя бы позвонить. Я ни на секунду глаз не сомкнула.
– Тогда ты, наверно, слышала гудок локомотива? Или, может, это был гром. Как думаешь?
– Ничего я не слышала.
Фрэнк засмеялся:
– Значит, ты все-таки спала. Иначе бы слышала гудок.
– Возможно, чуток задремала. Но я боялась за тебя, Фрэнк.
– Совершенно незачем. Бояться.
– Но я боялась. Все эти несчастные случаи и…
Мать
– Мы вчера ужинали у Смита, – сказал он. – Салли по-прежнему хорошо готовит.
– Мы? Кто это?
– А ты как думаешь?
– Я не знаю, с кем ты общаешься.
– Бленда Джонсон.
Мать опустила руки, посмотрела на сына:
– Твоя секретарша?
– Точно. Которая все для меня устраивает.
Мать задумчиво помолчала. Потом встала, принесла кофейник, налила Фрэнку кофе.
– Ты что, не мог хотя бы надеть другую сорочку?
Зазвонил телефон. Бленда? Отругает его, ведь сейчас для этого, пожалуй, есть повод? И что он скажет в свое оправдание? Он не знал. Такого с ним никогда раньше не бывало. Лучше всего не возникать, сказать, что он не хотел ее обидеть, когда ушел, не разбудив. Он уже обо всем сожалел. Стоит кем-нибудь заинтересоваться, сразу огребешь неприятности. Влюбленность – детская болезнь. Однако звонила не Бленда, а Пастор. Фрэнк облегченно вздохнул. Его срочно вызывали в мэрию. Кое-что произошло. Голос у Пастора дрожал. Фрэнк надел костюм, взял один из материных носовых платков и поехал в мэрию. Пастора он застал внизу, в холле. Шериф уехал на место происшествия. Доктор в больнице. Две девушки, Вероника и Марион, обе восемнадцати лет от роду, шли по железнодорожным путям и без четверти три были сбиты ночным поездом «Амтрак Супериор», двенадцать двухэтажных цельнометаллических вагонов; на скорости девяносто миль в час их протащило под составом несколько сот метров. Вероника умерла мгновенно. Марион чудом выжила, лежит в больнице, в коме, жизнь ее под угрозой. Обеих так искалечило, что едва удалось опознать. Машиниста допросили в Гринсвилле, на следующей действующей станции, но его вряд ли можно винить. Винить вообще некого. Разве что самих девушек или тех, кто в свое время закрыл кармакскую станцию. Вечный вопрос: кто виноват? Фрэнк больше думал о том, что заставило девушек именно в 02:45 идти по железнодорожным путям.
– Кого известим первым? – спросил он.
Пастор расхаживал взад-вперед, не в силах стоять на месте.
– Каждый возьмет одного, – сказал он.
– Мне очень жаль, кстати, что ваш платок не у меня, но…
Пастор остановился, перебил:
– Платок? У нас есть дела поважнее платка, Фаррелли! Возьмите себя в руки!
Фрэнк обиделся, и сильно. Больше он словом не обмолвится про этот окаянный носовой платок, хотя речь о нем постоянно заводил именно Пастор. Нынешний день нравился Фрэнку все меньше, а ведь начался он так неожиданно чудесно. Направляясь к выходу, он встретил Бленду, ее тоже вызвали на службу. Оба остановились, пропустив Пастора вперед.
– Куда ты подевался? – спросила она.
– Я подумал, ты предпочитаешь проснуться одна.
– Тебе так показалось? Что я тебе не рада? И хочу, чтобы ты ушел?
– Нет. Вовсе нет.
– Или тебе было плохо со мной? Поэтому?
Пастор на тротуаре нетерпеливо махал рукой. Фрэнк опустил глаза:
– Мне было хорошо. Ужасно хорошо. Просто я не знал, что сказать, когда ты проснешься.
– Говорить вообще не требовалось, Фрэнк. Поторопись. И пусть это поскорее останется позади.
Сперва Фрэнк поехал к родителям Вероники, которые жили в конце Юнион-авеню, в престижном районе Кармака, видавшем лучшие времена, и высадил там Пастора. Несмотря ни на что, они пожелали
друг другу удачи. Пастор сказал: Соберитесь с силами и будьте готовы. Фрэнк Фаррелли собрался с силами и был готов. Страха он не испытывал. Признаться, наоборот, радовался. Нет, «радовался» не то слово, его можно истолковать превратно. Он был полон решимости. Поехал дальше, к семье Марион, проживавшей неподалеку, на Гранд-Вэлли-стрит. Припарковался у высоких ворот, пригладил волосы, смахнул пыль с ботинок, мысленно повторил имена, Роберт и Маргарет Перкинс. Он продавал мебель, она занималась благотворительностью. То и другое нынче шло ни шатко ни валко. Когда лишних средств нет, благотворителем быть трудно, а когда твой дом выставлен на продажу, новая мебель не нужна. Дверь распахнулась настежь еще прежде, чем Фрэнк подошел, на крыльце истерически кричала и рыдала женщина, наверняка мать. В глубине стоял мужчина, он казался спокойнее, но это не означало, что он был спокоен. Именно самые спокойные неожиданно взрываются и разносят все вокруг – и вещи, и людей.– Вы ее нашли? Вы нашли Марион?
Фрэнк молчал, пока не остановился прямо перед ними. Он вдруг подумал, что на сей раз сам не знает, с какой вестью пришел – с хорошей или с плохой. Ведь это как посмотреть. По сравнению с другой девушкой, с Вероникой, весть хорошая, потому что ничего хуже смерти не бывает. Однако и тут его взяло сомнение. Разве смерть не может явиться облегчением, когда свершившийся факт сменяет закоснелую и мало-помалу невыносимую надежду? Он подумал о Мартине, бдящем подле Стива. Как долго на самом деле можно надеяться? Хотя в конечном-то счете знание, что другим еще хуже, нисколько не утешает. Фрэнк бросил доискиваться до сути.
– Меня зовут Фрэнк Фаррелли. Мистер и миссис Перкинс?
– Да. Это мы.
– Можно войти?
– Вы нашли Марион?
Мужчина положил руку на плечо жены:
– Пройдемте в гостиную. Так будет лучше.
Они прошли за Фрэнком. Мужчина сел на диван. Жена его осталась на ногах, но стоять спокойно не могла и все время говорила, говорила, будто тишина чем-то ей досаждала. Фрэнк обрывать ее не стал, попробовал пока что составить себе представление о семействе Перкинс. Ничего сложного. Они явно терпеть друг друга не могли.
– Она никогда так надолго не пропадала. Всегда возвращалась вовремя. Всегда. Она послушная девочка. Она…
– Маргарет, позволь же Фаррелли…
– На будущий год пойдет в колледж. Если б не Вероника. С ней вечно что-нибудь случается. Она плохо влияет на Марион. Мне эта девчонка никогда не нравилась. Она…
Мистер Перкинс встал, усталый и на грани взрыва:
– Ты не можешь хоть на минуту заткнуться? Ведь говоришь-то о дочери наших друзей. О лучшей подруге Марион! Речь о ней!
Воцарилась полная тишина. Миссис Перкинс закрыла ладонью рот, словно хотела остановить словесный поток, или, может, муж одернул ее слишком резко, а она к такому не привыкла. И не выдержала. Разрыдалась.
– Теперь ты позволишь говорить мистеру Фаррелли. Ладно?
Все трое сели. Фрэнк заговорил не сразу.
– Их нашли, – сказал он.
Миссис Перкинс уронила носовой платок на пол:
– Слава богу! Слава богу! Я не стану ее ругать. Обещаю. Не стану ругать…
Муж ее ликовать не спешил.
– Где их нашли? – спросил он.
– У железной дороги.
– У железной дороги? Что они там делали?
Они не догадывались, что могло случиться, и не потому, что не хватало ума, а потому, что самое худшее зачастую кажется немыслимым. Их занимало обычное, правдоподобное: непослушная дочь, плохая подружка, где она была – сплошь вещи, которые можно уладить, привести в порядок, события, которые забываются, или такие, над которыми немного погодя, пожалуй, можно будет посмеяться. Маргарет Перкинс повернулась к мужу чуть ли не с победоносным видом: