Постчеловек

А Костя испытывал сильнейшую боль, от которой мутнело в глазах, а звуки превращались в неразборчивый шум, задававший ритм каждому новому всплеску боли.

Боль была везде — в руках, груди, ногах, на кончиках пальцев.

Боль пронзала тело раскаленными шипами и жгла кожу пламенем гончарных печей.

Боль парализовала сознание, мысли и все прочие чувства.

Боль тонкой нитью высасывала из мозга невидимую эфемерную субстанцию под названием память…

Петра Ивановича Костя уже не слушал. Он сидел прямо, «прикованный» ремнями к стулу, и, уставившись в одну точку, беззвучно мечтал, чтобы муки, которые, казалось, вот-вот перейдут в агонию, наконец-то закончились. Конечно, он с удовольствием бы орал во все горло, но кляп и онемевшие язык, челюсть и легкие были против криков.

Беляков, казалось, был в курсе, что парень сейчас находится в прострации и вряд ли способен в полной мере воспринимать его слова, но это не останавливало ученого от дальнейших рассуждений:

— Хочешь знать, что будет, так сказать, с остальными? С обычными, так сказать, людьми? Теми, что не помрут от хвори и перемещений? Они останутся здесь, в Северогорске… и сдохнут, когда планета все же врежется в другое космическое тело! Вот и сказочке конец, хе-хе! А ты как думал? Все это стадо, которое мы привозим сюда для испытаний… идет обкатка системы, понимаешь? Мозг является самым эффективным вычислительным устройство на планете, но как сделать так, чтобы человек с поражением мозга смог переместиться туда и не умереть? Ты знаешь? Нет. И мы не знаем. А среди наших господ таких персон, с поражением, так сказать, мозга, много. Очень много! И им всем нужны положительные результаты нашей деятельности! Поэтому мы работаем над этим. Экспериментируем. Экспериментируем над стадом!

Петр Иванович глубоко вздохнул. Со стороны могло показаться, что сказанное вызывает в нем печаль, но нет!

— Да, люди, бывает, умирают от наших испытаний! Но это не люди, а так, биомусор. Жертвы, так сказать, научного прогресса и экспериментов! А мы любим экспериментировать!.. — воодушевленно воскликнул он и заговорщически понизил голос, переходя чуть ли не на шепот: — Кстати, Костя, ты у нас тоже прошел, так сказать, боевое исследовательское крещение, пока был в отключке, хе-хе! О-о-о, представляю, как же ты удивишься, когда узнаешь, что мы сделали с твоей рукой! Точнее, если узнаешь! Мы ее отрезали, представляешь…

Яковлев не отреагировал. Он сидел на стуле и по эмоциям напоминал скорее амебу, чем человека. Воспоминания покидали его. Где он находится? Что происходит? Кто этот странный человек? Он отрезал ему руку? Почему же она на месте? Столько вопросов!

— … и поставили вместо нее биоимплантат! Когда мы успели, если собрание было вчера? Хе-хе, а вот и нет! Ты здесь неделю торчишь! Вот и провели тебе операцию! Но, согласись, твоя новая рука ничем не отличается от настоящей, старой! Ты даже можешь чувствовать боль! Да, да, сейчас это прозвучало, так сказать, иронично… Зато теперь ты сможешь гордо и смело называть себя биоником! Хотя нет, не сможешь… Ты же все забудешь! Ха-ха!

Беляков вдруг замер… а затем вцепился обеими руками себе в лицо, будто собрался сорвать с него маску человека и предстать в своем истинном обличье.

— Знаешь, зачем я тебе все это рассказываю?! — сверкнув глазами, воскликнул он. — Да, да, знаю, что уже спрашивал и даже отвечал! Как там было, «хочу посмотреть на твое лицо»?! Это правда… но я солгал! Вот такой, так сказать, парадокс! Потому что твое лицо — лишь приятный момент! Эти эмоции, мимика… Но сейчас ты почти парализован и лишаешь меня этих удовольствий, паршивец! Так зачем же я тогда все это рассказываю, а?! Знаешь?! Нет?! Не-е-ет, а я скажу! — Петр Иванович вскочил и навис над парнем, опрокинув стул и выпучив налившиеся кровью глаза. — На самом деле я — шизофреник, представляешь?! Я, так сказать, долбаный гений, но — шизофреник! Слыхал обо мне?! Нет?! Вот он я! Вот! Смотри! Наслаждайся! Радуйся! Ликуй!..

Беляков обеими руками вцепился в сальные волосы и присел на корточки. Опустив голову ниже колен и раскачиваясь из стороны в сторону, прорычал:

— А-а, чертовы таблетки, нельзя пить четвертую за сегодня!..

Он тяжело задышал, голос его стал отрывистым, а мысли сумбурными:

— Понимаешь, Костя, моя шиза… один из ее пунктиков, так сказать… Мне нужно… Мне необходимо! Необходимо, чтобы все было правильно, понимаешь? Если я не расскажу тебе всего этого, это будет неправильно! А я так не могу! Должно быть правильно! Это навязчивое состояние! Закрыть гештальт, слышал о таком понятии? Вот у меня что-то наподобие! Но немного в другой плоскости! Зачастую я нормальный… более-менее. А порой пробивает! Ну как — порой! Всегда! Всегда, когда мы стираем людям память!.. Вторгаемся в нее! Играем в богов!.. И ты… ты ведь должен знать, зачем мы это делаем, верно? Вы все должны знать! Иначе будет обидно! Вам будет обидно! И даже плевать, что вы все забудете! Ведь так — правильно!.. Наверное, ты мог бы спросить… а знает ли об этом кто-то из моих коллег? Да! Все знают, представляешь? Все! Но я слишком гениален, чтобы меня убрали! Чтобы уволили! Отправили на лечение! Хоть и безумен, но гениален!.. Фууух, вроде отпускает.

Петр Иванович вытер пот со лба и поднялся на ноги. Взглянул на часы.

— Все, ты почти отмучился. Стандартная процедура, требующая стандартного времени. Осталось нажать один-единственный переключатель, и твои воспоминания станут достоянием нашей лаборатории. Давай на счет три? — предложил он. — Раз. Два… Три!

Щелк.

Глава 14

— Неужели все это — правда? Безумие… Я не верю!

— Да, Котик, правда. Зачем нам врать?

Костя сидел за обеденным столом на малюсенькой кухне и впервые в жизни ел манго. Его слегка потрясывало от увиденного, от «вспомненного», поэтому сочная мякоть никак не лезла в рот.

— Что скажешь, Константин? Ознакомишь нас со своими мыслями? — нетерпеливо побарабанив пальцами по столу, поинтересовался стоявший рядом Федор Ильич.

Яковлев неопределенно пожал плечами:

— Не знаю, что и сказать… Но, в любом случае, это отвратительно! То, что там, в лаборатории, делают с людьми! Вирус, эксперименты… Да даже банальное обращение! Как с животными!

— Да. Это отвратительно. Ты прав. — Толстяк кивнул. — Поэтому мы обязаны их остановить.

— Остановить? Как?

— С твоей помощью, разумеется. Иначе для чего мы затевали все эти… выкрутасы с восстановлением памяти? От доброты душевной? Нет! Нам нужна твоя помощь, Константин! А еще у меня есть отличный план. Тот, который невозможно скурить! — Толстяк неуверенно рассмеялся от собственной шутки, переводя взгляд с одного собеседника на другого, словно ища у них поддержки. Но — не нашел. — К счастью или сожалению, но я не болтливый шизоидный ученый, поэтому пока оставлю свой план в тайне! Так что придется некоторое время пожить в неведении.

— Федор Ильич… — Кэт смущенно спрятала глаза, словно ей было стыдно поправлять мужчину. — Шизофреник и шизоид — это разные понятия.

— Да? — удивился тот.– Ну, главное, что вы меня поняли!

А Костя жевал. Долго. Медленно. Пропуская через вкусовые рецепторы каждую каплю сока.

— Я не уверен, — наконец сказал он с нотками сомнения в голосе, — что хочу принимать участие… в чем бы то ни было! Меня несколько раз пытались убить жнецы — мне было страшно! Меня пытали высасывателем памяти — мне было больно! Вдруг опять случится что-то подобное? Я не хочу опять переживать… все эти ощущения! — И уставился в тарелку.

Кэт, как показалось самому Косте, презрительно посмотрела на него. И от этого взгляда ему стало настолько неуютно, словно он сидел тут нагишом.

А Федор Ильич вздохнул:

— Мне жаль, что ты колеблешься, Константин. Не веришь в наши силы. Не веришь в себя. Боишься! Жаль. Но я понимаю! Мне тоже страшно! Страшно, что налаженная, спокойная жизнь вдруг закончится, и надо будет, условно говоря, идти на баррикады! Но мы — пойдем. Я, Олег, Катя… Пойми — мы все равно свергнем правительство. А с твоей помощью или без — тут как получится. Если ты не согласишься, то мы найдем другого постчеловека. Просто это займет время. Немного отсрочит начало нашего плана.