Потомок седьмой тысячи

— Прямо по толпе… пли!

Грянул сухой залп. Рабочие замерли в изумлении. Прокопий Соловьев неловко повернулся к солдатам, сделал шаг, второй и вдруг рухнул на мостовую. Падали раненые. Стон разнесся над обезумевшей площадью.

Очнувшись, люди хлынули к каморкам. Фанагорийцы послали вдогонку еще залп. В общей суматохе его мало кто услышал.

Передние не могли понять, от чего схватился за бок стоявший на крыльце у каморок Паутов, отчего так неуклюже сполз на землю.

8

Когда Федор прибежал из котельной в прядильное отделение, он не нашел там ни Василия Дерина, ни Фомичева. Ткнулся с расспросами к одному, другому — никто не знал. Прядильщики торопились к конторе, — разговаривали неохотно.

Наконец пожилой рабочий подсказал:

— Ищи в ткацкой фабрике. Пошли людей будоражить.

Федор ринулся туда.

На лестничной площадке второго этажа, возле самой двери, стояли сторожа. Были среди них знакомые. Он еще подивился, почему они собрались тут. При его появлении сторожа раздвинулись, образовав узкий проход. Ничего не подозревая, Федор вошел в этот живой коридор, и в то же мгновенье ему заломили руки за спину. Сгибаясь от боли, он крикнул: «Ошалели, дьяволы! Нашли забаву!» Кто-то сказал в ответ: «А вот будешь безобразничать — еще и поколотим». Его грубо подтолкнули и ввели в узкое без окон помещение. Он успел заметить еще человека, с готовностью распахнувшего следующую дверь. Его снова толкнули. Очутившись в полной темноте, Федор осторожно пошарил возле себя. Рука нащупала катушки с пряжей, уложенные одна к другой. Снаружи щелкнула дверная задвижка.

— Садись, гостем будешь, — услышал он из темноты раздраженный голос Фомичева. — Кого-то бог пошлет следующего.

Словно в ответ на его слова дверь снова распахнулась, и в кладовую затолкнули Василия Дерина.

— Вот теперь все в сборе, и даже с излишком, — опять сказал Фомичев.

— Кто тут? — дрогнувшим голосом спросил Дерин. Чиркнула спичка, осветив Федора, Андрея и еще двух парней, сидевших на катушках. На Василии была располосована рубаха, пиджак без пуговиц.

Он зло выругался, сказал:

— А ну давай сюда! Как будут открывать, все нажмем… вырвемся. Не могли додуматься раньше.

— Бесполезное занятие, — отмахнулся Фомичев. — Их больше дюжины. Будешь рваться, так и накостыляют еще. Жди уж, когда выпустят.

Федор подошел к двери, ощупал. Она была обита железом, пригнана плотно, без единой щелочки. Попробовал с Василием вместе ударить ногами. Пошел глухой гул и только.

— Через коридор даже стука не будет слышно, — объявил Федор. — Зажги-ка еще спичку: нет ли чего тяжелого.

— Вы не очень со спичками-то, а то дышать скоро нечем будет.

Это сказал один из парней, сидевших рядом с Андреем. Его напоминание подсказало, что, пока они здесь, закурить не придется — кладовая была глухим каменным мешком.

— Мы — другое дело: работать не давали. А вас-то сюда за что? — полюбопытствовал Василий.

— Если бы знали! — ответил парень. — Раз машины встали — собрались домой. Решили перед этим в ткацкую зайти, к девчонкам. Дальше лестницы не дошли. Сторожа справились, кто мы такие, и сюда…

В кладовой ничего не оказалось, чем бы можно было выломать дверь — одни катушки по бокам у стен.

— Веселенькое дельце, — тягуче проговорил Василий. — Садись, Федор Степанович, отдыхай. Сумели нас перехитрить, что теперь делать. Главное, что в ткачах ошиблись: не захотели они уходить от станков.

Он стал сбрасывать на пол катушки, укладывать их у двери. Потом прилег, прислушиваясь — за дверью гробовая тишина. Постель оказалась жестковатой, долго ворочался.

Чтобы скоротать часы, негромко переговаривались. Фомичев вспомнил: грусть-то раньше гнал гармошкой-утешительницей. Рванешь, бывало, разудалую — от сердца отляжет. Жалел о ней: осталась гармошка на Ивановском лугу, истерзанная тяжелой шашкой городового.

Поджав коленки к подбородку, сидел Федор, думал, что ждет арестованных. Не мог отделаться от гнетущего чувства. Василий говорит, что перехитрить сумели, ткачей ругает… А была ли хитрость? И почему ткачи должны обрадоваться, когда ворвутся к ним прядильщики и станут рвать нити, останавливать станки? «Доведись до меня: когда кто мешает работать, первым делом хочется отшвырнуть его…» Хотелось бы знать, что теперь делается у конторы. Настоят ли прядильщики на своем? Сумеют ли ремонтировщики добиться прибавки к зарплате?

Василий Дерин храпел. Тоже можно было понять человека — отсыпался: редко выпадает такой случай мастеровому.

Один из парней подозрительно завозился, стал шарить руками в углу.

— Ты чего? — спросил Федор, прислушиваясь.

— Чего! Чего! — зло ответил тот. — Дырочку ищу.

— Так что ж, они нас и выводить не будут? — встрепенулся Фомичев.

Никто ему не ответил.

— Подмочишь, голова! — окликнул Федор парня.

— А что делать? — ответил тот.

Решили сматывать пряжу с катушек, валили нитки в угол. Опорожнялись прямо на них.

Никто не знал, сколько прошло времени и что сейчас: день или ночь. Нестерпимо хотелось есть, а раз так, то и разговор об этом. Хоть бы у кого завалялась в кармане сухая корочка.

Чтобы отвлечься, Федор вспоминал забавные случаи — все время бежит быстрее. Фабричные-де — шутники изрядные. Раз за грибами к Солонцу ходили, так одному подсунули в корзину булыжник. Мать грибы стала разбирать. «Евлаша, — говорит, — чай, таких булыжников здесь не найдешь, коли из лесу тащил»? У парня глаза на лоб полезли, но сообразил, что ответить: «Конечно, не найдешь, где ты еще такой гладкий видела?»

— А то вот еще что было… Это с Пашей Палюлей. Встречается раз с приятелем, тот и видит, что у Паши на ногах сапоги разные. Спрашивает: «Откуда ты такой, что даже сапоги перепутал?» — «Да был у одного». — «Так сходи переобуйся. Что ты так ходишь!» Паша Палюля и пошел. Через какое-то время возвращается — сапоги на нем те же самые. «Ну, что не переобулся?» — «Так я посмотрел: там тоже разные».

Но не помогали и шутки. Беспокоило то, что делается в фабрике. Сколько ни прислушивались — за дверью гробовая тишина. Федор выбрал катушку поувесистее и стал бить в дверь.

Проснулся Василий. Сказал:

— Это, пожалуй, правильно. Может, они о нас забыли? Будем бить по очереди…

Очевидно, этот стук и слышала Марфуша на следующее утро после ночной смены…

К вечеру второго дня звякнула щеколда. Дверь распахнулась.

— Выходи по одному, — раздалась команда.

Тут же у кладовой их окружили плотной стеной солдаты и повели на улицу. После спертого воздуха арестованных шатало, мутило от голода.

Фабричный двор был пуст. Спускались густые сумерки. Редкие прохожие, завидев солдат, старались обойти их стороной. Странная уличная тишина удивила арестованных. Не слышалось и дрожащего гула: прядильное отделение и новая ткацкая фабрика стояли.