Повелитель праха

– Может, мальчишки натворили дел?
– цеплялся Гулов за соломинку.

– Какие мальчишки!
– ответили ему.
– Все так грубо скроено, что непонятно, на что вообще шофер надеялся.

И теперь у Гулова больше не оставалось сомнений, что причина смерти Манзеля - его, Гулова, неосторожный разговор с бригадиром. За желание помочь ему тот поплатился жизнью. Кто-то выследил их - кто-то, кого бригадир боялся. И он организовал убийство. Грубое, топорно состряпанное. Так ведут себя только в двух случаях: либо когда очень торопятся, либо когда убеждены в неуловимости и безнаказанности.

Гулов сидел за столом, тупо уставившись на перекидной календарь, на котором он уже несколько дней не переворачивал листки. Ситуация принимала неожиданно крутой оборот. Доложить Горюнову? Но ничего, кроме смутных подозрений, он не мог бы привести в подтверждение того, что все эти события связаны в единую цепь. Ах, у него ощущение! Но Гулов - лишь рядовой сотрудник и всего лишь старший лейтенант. Его ощущения и соображения не идут ни в какое сравнение с ощущениями и соображениями майора Горюнова. А Горюнов видит только то, что доказано, и по-своему он прав. Ибо если он предоставит возможность своим сотрудникам руководствоваться исключительно их буйной интуицией, то они очень быстро доведут горотдел до ручки, а Горюнова - до разжалования.

Он постарался взять себя в руки и еще раз, с самого начала, все спокойно взвесить. Но голова оставалась затянутой каким-то тягучим, обволакивающим туманом, сквозь который даже элементарные мысли продирались с трудом. Зазвонил телефон. Гулов смотрел на него, пока тот не замолчал. После минутной паузы звонки возобновились. Вздохнув, Гулов снял трубку и тут же неожиданно бросил ее на рычаги. Решение созрело только что. Оно пришло внезапно: он отправится на кладбище. Сегодня. Завтра. Послезавтра. Будет ходить туда столько, сколько понадобится, торчать там от заката до рассвета но он разгадает, что там творится. Он все увидит сам. И все станет на свои места.

Мелькнула мысль об оружии. Тут же исчезла: Гулов представил себе, что придется тащиться к Горюнову подписывать рапорт, а перед этим объяснять ему, с чего это следователь Гулов задумал вооружаться, а потом при удаче визировать рапорт у замначальника горотдела подполковника Смыслова... И поскольку никаких убедительных доводов у Гулова не было, он счел за лучшее не привлекать к своей персоне внимание.

Он решил, что отправится на кладбище как только стемнеет. Ничем посторонним сейчас он заниматься не мог. Как-то требовалось убить оставшиеся часы. Мелькнула мысль зайти к кому-нибудь, но Гулов решительно прогнал ее: он физически был не в состоянии вести сейчас светские разговоры, улыбаться, поддакивать и кивать. Домой и вздремнуть? Но он понимал, что не уснет. Оставалось одно: побродить по городу. И Гулов решительно распахнул дверь...

Он приплелся домой на рассвете и, не раздеваясь, упал на кровать. Все впустую! Он просидел на кладбище ночь, и ничего не случилось! Он видел и слышал, как работали землекопы. Видел женщину - не Фокину, - собирающую украдкой на могилах цветы. И это было все, что он видел...

А через четыре часа его разбудил телефонный звонок. Звонил Лепихов.

– Женя? Загулял... Тебя уже дважды Шмарин спрашивал.

– Шмарин?

Гулов с трудом вспомнил, что на сегодня он договаривался с тем о встрече: Витя Шмарин выдохся бесповоротно, ползая по биографиям пяти покойников, и рвался поделиться результатами в надежде, понятно, что этот крест с него будет снят.

– Ладно, скажи... скажи, я через час буду.

Он действительно пришел ровно через час, успев немного "отмокнуть" после бессонной ночи под душем и выпив крепкого чаю. Шмарин уже дожидался.

Он молча развернул перед Гуловым ватманский лист, закрывший письменный стол от края до края. Сверху вниз он был расчерчен через равные промежутки тонкими прямыми линиями, а слева направо по нему тянулись слегка извилистые жирные полосы разного цвета, в некоторых местах делавшие внезапные резкие изломы.

– Это чего?
– оторопело спросил Гулов и услышал за плечом сопение Лепихова: ясное дело, тот не мог прозевать подобного зрелища.

– Схема, - спокойно сказал Шмарин.
– Вот эта сетка - года. А тут, - он провел пальцем по одной из жирных линий, - вся биография. По каждому. Родился, учился и все такое...

Гулов мотнул головой:

– Старик, ты даешь!

– Даю, Женя, даю, - спокойно согласился Шмарин.
– Ты только не радуйся. Видишь вот эти узлы? — он показал на точки, где разноцветные линии пауком сбегались и разбегались, словно железные дороги на карте.

– Вижу.

– Это перекрещивание биографий. То, чего жаждал Горюнов и ты с ним.

Знаешь, где они все бывали?

В голосе Шмарина зазвучало что-то похожее на плохо сдерживаемый смех, но Гулов по инерции спросил: -Где?

– В бане, правда, в разных залах. В поликлинике. Заславин и Газырь еще, думаю, в пивнухе на автостанции. У Кириченко дочка училась в школе, где директорствовал Халифман: не исключено, что папаша бывал у того на приеме, но точно я это не установил. В универсаме, думаю, тоже встречались. Все, старик. Финита!

– Финита, Витя...
– эхом повторил Гулов.

На минуту в комнате повисла тишина. Первым ее нарушил Шмарин:

– Ну, чего дальше делать будем?

– Ты все проверил?
– вместо ответа задал встречный вопрос Гулов.

– А ты перепроверь, - обиделся Шмарин. Гулов смолчал.

Подал голос Лепихов:

– Бери эту простыню и шагай к Горюнову. Он такие штуки любит!..

Гулов не реагировал на подначки приятеля. Где-то в извилинах его невыспавшегося мозга мелькнула и спряталась, вильнув хвостиком, как мышь, какая-то интересная мысль, но он никак не мог ее ухватить.

– Ладно, Вить, - сказал он.
– Оставь мне это, ладно? Я еще подумаю. А пока ты вот что... Позавчера у винного, ну, знаешь, на Ярославском, машина сбила человека. Насмерть. Похоже, не случайно. Ты узнай в прокуратуре, кто это дело ведет, ну, и поинтересуйся - как там дела...

– Это имеет отношение?..
– спросил Шмарин.

– Имеет, и еще какое!
– кивнул Гулов.
– Если что - звони мне сюда или домой.

Шмарин ушел.

– Что это еще за сбитый на Ярославском?
– осведомился Лепихов.

– Еще не знаю, - сказал Гулов.
– Но чует мое сердце... Он широко зевнул.

– Ты чем сегодня ночью занимался?
– участливо поинтересовался Лепихов.

– Не тем, чем ты думаешь!
– огрызнулся Гулов.
– Слушай, я пошел спать. Если Горюнов будет меня очень искать - звякни. Но только если очень, понял?

Вместо ответа Лепихов швырнул в него ластиком.

И эта ночь, проведенная на кладбище, ничего не принесла Гулову нового, но зато окончательно перевернула все вверх дном у него в голове, и когда в два часа дня его поднял с постели звонок Шмарина, Гулов не с первого раза понял, о чем тот толкует.