Поверженный ангел(Исторический роман)

— Как бы не так, — отозвался кабатчик. — Нальешь глаза с утра пораньше, а потом весь день никому от тебя житья нет.

— «Житья нет»! — передразнила нищенка. — Свистун окаянный! Небось, когда у меня были мои пятьсот флоринов, со мной так не разговаривали.

— Пятьсот флоринов? У нее? — удивился сиенец.

— Слушай ее больше, — отхлебывая из кружки, пробормотал Пий.

— А вот и были! — злобно возразила Графиня. — Были! Больше было. И дом был. Только я его бросила.

— Смотри ты! — усмехнулся горбун.

— Уж не наследство ли ты получила? — спросил Чекко. — Может, ты и впрямь графского роду?

— Наследство не наследство, а получила, — огрызнулась нищенка. — От хорошего человека. Можешь сам у него спросить, коли не веришь.

— Кто же это такой щедрый?

— Синьор Алессандро Альбицци, дай бог ему здоровья, вот кто!

Услышав имя Графининого благодетеля, горбун и хозяин кабачка покатились со смеху. Блаженный Джованни, глядя на них, тоже засмеялся. И только Чекко, помня свои прошлые дружеские встречи с синьором Алессандро, сохранил серьезность.

— Ох, не могу! — вытирая глаза, простонал кабатчик. — Алессандро Альбицци! Да он за пятьсот лир удавится, а уж за пятьсот флоринов!.. — И он снова захохотал.

Смех кабатчика и та не слишком лестная характеристика, которую он дал синьору Алессандро, заставили сиенца призадуматься. Не дал ли он в самом деле маху, решив по старой дружбе обратиться за помощью к синьору Алессандро? Что, если, польстившись на его тысячу флоринов, тот возьмет да и надует его, засадит снова в тюрьму, а денежки приберет к рукам? «Дыма без огня не бывает», — подумал он и твердо решил узнать историю Графининых денег, а там уже смотреть, как поступить дальше.

Между тем Графиня, взбешенная всеобщим хохотом, принялась осыпать насмешников самой обидной руганью, какую только могла придумать.

— Чтоб вам всем ни гроба ни савана! — кричала она. — Чтоб вам крысы уши отъели, филины безмозглые!..

— Погоди ругаться, — миролюбиво проговорил Чекко. — Чего ерепенишься? Расскажи-ка лучше, как это тебе синьор Алессандро столько денег отвалил. Интересно ведь. А я тебе за это, так и быть, стаканчик поднесу.

— Только деньги на ветер бросишь, — с неодобрением заметил горбун. — Мы уж сто раз ее басни слышали. Вранье все.

— А, велики ли деньги, — махнув рукой, ответил Чекко и, бросив на стол несколько медяков, велел кабатчику налить нищенке стакан водки.

Заполучив любимое зелье, Графиня подобрела и с охотой стала рассказывать, как много лет назад в ее бедной хибарке нежданно-негаданно появился синьор Алессандро. Когда-то она работала у него, но после смерти синьоры Симоны ее рассчитали. И вот он вспомнил о ней и пожелал снова взять ее на работу. Он приказал ей переселиться в большой дом, который снял на улице Порчеллана, у церкви Всех Святых, купить подобающую одежду и выдавать себя за вдову состоятельного веревочника, утонувшего в Арно. «Может статься, — сказал он, — в дом приедет синьора, вдова одного сиенца, тогда ты будешь ей прислуживать и делать все, что она прикажет. А о нашем договоре ни гу-гу, иначе лучше тебе на свет не родиться».

— Ну, и приехала она, синьора-то? — спросил Чекко.

— А как же, — отозвалась нищенка. — Недели не прошло, как приехала. С дочкой. Хорошенькая такая девчурка была. Я ее все на ноге качала. Бывало, прибежит ко мне: «Бабушка, покачай!..»

Нищенка замолчала, опустив голову, то ли задумалась, то ли задремала, захмелев.

— А деньги-то, деньги-то как к тебе попали? — спросил Чекко, чувствуя, как им, помимо его воли, овладевает необъяснимое волнение.

— А? — встрепенулась нищенка. — Деньги? А вот так. Живем мы с ней, можно сказать, душа в душу, вдруг бац — приходит как-то под вечер синьор Алессандро. Будто невзначай. Потом еще, еще. Зачастил, чуть не каждый вечер… Не ко мне, понятно, к синьоре. И так-то он ее обхаживал, так ластился, — ну голубок и голубок! Сперва она будто сторонилась, потом, гляжу, оттаяла. Известно, сердце не камень. Но вот однажды ушла она из дому, как сейчас помню, ранним-рано. Веселая. Погляди, говорит, за дочкой. А вернулась сама не своя. Приходит ко мне и говорит: «Вот тебе, говорит, ларец, здесь пятьсот флоринов, не оставь, говорит, дочку». Я, понятно, всполошилась, кинулась к синьору Алессандро. Так и так, говорю, неладно что-то. Прибегаем назад, а она, сердешная, при последнем издыхании.

— Умерла? — крикнул Чекко.

— Ты слушай! — продолжала Графиня. — Синьор-то Алессандро сразу, конечно, к ней кинулся, а она как закричит! Отойди, говорит, от меня, окаянный. Я, говорит, теперь все знаю. Что ты моего мужа загубил. Но все равно, говорит, я тебе не достанусь…

— Как ее звали? — охрипшим голосом проговорил Чекко. — Как звали синьору, не помнишь?

— Почему не помню? Помню, Матильде ее звали, царствие ей небесное.

Сиенец побледнел как смерть, покачнулся, потом поднялся и, словно пьяный, неверной походкой поплелся к двери. Собака, видя, что хозяин уходит, тоже вскочила на ноги, взяла в зубы чашку для сбора милостыни и, волоча за собой веревку, пошла следом.

— Ты куда? — крикнул горбун. — Разве сейчас кто подаст? Такая заваруха в городе…

Чекко не оглянулся. Спотыкаясь, он добрался до порога и вместе с собакой скрылся за дверью.

Пока несчастный сиенец, оглушенный, раздавленный страшной новостью, бредет по улице, сам не зная куда, вернемся в дом Сальвестро Медичи, где хозяин, уже совершенно одетый, чисто выбритый, сидит за столом в нижней зале, отведенной под трапезную, с аппетитом расправляясь с холодным цыпленком, в то время как его ранний гость, Джорджо Скали, по своему обыкновению разодетый, как павлин, в волнении бегает из угла в угол, проклиная в душе медлительность хозяина дома.

— Да успокойся ты, ради Христа! — проговорил Сальвестро, которому начала уже действовать на нервы беготня приятеля. — Сядь, подкрепись.

— Не понимаю я тебя! — останавливаясь перед столом и высоко поднимая плечи, воскликнул Скали. — Там черт его знает что творится, а ты… С цыпленком этим… Если уж они вбили в свои дурьи башки, что выберут своего гонфалоньера, так будь спокоен, выберут, нас дожидаться не будут.

— Ты, видно, полагаешь меня за ребенка, — с еле заметным раздражением в голосе сказал Сальвестро. — Ужели ты думаешь, что я не принял своих мер? На площади мои люди. Время от времени они доносят мне обо всем, что там делается. К тому же во дворце наши друзья — Томмазо Строцци и Бенедетто Альберти. Разве они допустят, чтобы выбрали кого-нибудь, кроме тебя? Нет, Джорджо, мы явимся на площадь в нужный момент, не раньше и не позже.

В эту минуту в залу без стука и без доклада вошел человек, по виду похожий на чомпо, в оборванной одежде, которая, однако, совсем не вязалась с его холеной бородой.

— Ну, что я тебе говорил? — воскликнул Сальвестро, кивнув в сторону оборванца. — Рассказывай, Грифо.

Грифо поклонился и подробно доложил о том, что советы приняли петицию чомпи, что восставшие, заполонившие всю площадь перед дворцом, требуют, чтобы приоры и Гонфалоньер Гвиччардини покинули дворец, так как хотят, чтобы там находились те приоры, которых они сами выберут.

— Вот видишь! — воскликнул Скали.

Сальвестро пожал плечами.

— Ну и что! — сказал он. — Разве мы не этого хотели? Может, ты мечтаешь, чтобы остался Гвиччардини? В одном ты прав: пожалуй, пора собираться.

Он хлопнул в ладоши, и на пороге появился слуга, но не один, а в сопровождении Алессандро Альбицци.

— Господи боже ты мой! — воскликнул Сальвестро, не на шутку встревоженный внезапным появлением шерстяника в такое неурочное время. — Что-нибудь случилось? Впрочем, что бы ни случилось, — поспешил добавить он, — я рад видеть вас в своем доме.