Повесть без названия

...Через три недели я позвонил Муре на мобильник. Ее домашнего номера у меня не было — такой у нас был уговор, чтобы не смущать миланского кавалера, и тут я не в обиде: уж сколько всего было вместе... да и вообще всё могло бы быть общим. Бывало, звонок в два ночи: «Дружок, ты спишь? Извини, не могу заснуть. Может быть ты приедешь? Или я?» Три семьдесят стоило на такси, то есть тридцать семь тысяч. А порой и заплатит сама, мою руку с купюрой отводит — не надо, мол, я только что за экскурсии баксами получила. Это редкость вообще у дам.

В общем, звоню на мобильник. Отвечает электроника: дескать «Informazzioni gratuita», ваш абонент недоступен, трубок не снимает, находится неизвестно где.

Недолго думая, я написал в Красный Крест. Не то чтобы накликивая... эту штуку мы знаем — типа чего боишься, от того и пострадаешь... Но куда было еще сунуться?

Красный Крест ответил оперативно. Дескать, занимаемся перемещенными лицами и пострадавшими в инцидентах и вашу дорогую Муру искать никак не можем. Обращайтесь в посольство или куда-нибудь там ещё.

Пришлось призадуматься и посоветоваться со знающими людьми. Тем временем уже ежедневно звоню на мобилку и слышу всё те же «informazzioni gratuita». А потом номер и вовсе замолчал. И я позвонил в посольство.

Она меня всё уверяла, что, мол, tutto bene, паспорт, мол, после регистрации сразу итальянский и все права европейца вот у нас теперь где...

Я долго переводил дух, когда в посольстве мне без лишнего базара сказали, что про гражданку Муры в Италии сведений нет. То есть как турист она, может, где-нибудь и числится, но только не в итальянском посольстве. А фамилии Муриного мужа у меня никогда и не было — то есть вслух Мура, конечно, ее упоминала: Аванти... Морденти... — но записать я это не удосужился.

Цыпин как раз прислал бабла на год, чтоб платить за его комнатку, с просьбой лишнее сохранить. Я тут же оформил туристскую визу и вылетел, нет долго думая, в Турин.

Мура жила в какой-то глухой деревушке в семидесяти верстах от города, и я взял напрокат недорогую машинку. Ландшафты радовали глаз, а цель моя с каждой минутой часом становилась всё ближе...

Ничто на свете не имеет того исключительного значения, которое нам свойственно ему придавать. Эта фраза, по слухам принадлежащая фантасту Бредбери, исподволь — и совершенно независимо от меня, — будучи раз услышанной, месяц за месяцем деформировала мое сознание, постепенно переплавляя юношескую порывистость в мудрость и степенство. «Не парься» или «Забей!» — в те годы еще так не говорили, но без сомнения уже думали, и итальянский сюрприз, или «итальянское открытие», как я его потом стал называть, не произвели на меня того ошеломляющего эффекта, которого можно было ожидать, а лишь умножили сонм недоумений, и так уже накопившихся в памяти.

Тем временем совсем стемнело, и я, съехав на ближайшую парковку, решил скоротать ночь до утра, чтобы не являться Муре ко сну, как киношное привидение.

Теперь, задним числом, я вижу, что как бы подсознательно оттягивал наше свидание: утром долго беседовал у стойки с буфетчиком в кафе, сверялся с картой — и наконец в начале девятого бодро вкатился на мурину улицу...

...В то утро в студии нас поджидал сюрприз: из-за спины Ильича нам улыбалась дамочка лет тридцати пяти.

— Знакомьтесь, товарищи... — немного смущенно проговорил Ленин, — ...наш революционный соратник Зина Левина...

— Радомысльская, Злата Евновна, если не возражаете... — поправила Ильича Зиновьева.

— Евновна? — тревожно переспросила подкованная Людочка. — Азеф?..

— Ну что вы, милочка, — задиристо возразила Злата и нарочито захихикала. — Не всякий Евно — Азеф. Мой папа был порядочным человеком. И весьма состоятельным.

Хромов незаметно, как ему показалось, принял стойку.

— Радомысль?.. — не унималась эрудированная Люда. — Это замок... кажется под Житомиром... Он ваш? Ну, то есть был ваш.

— Ну почему же был? — покровительственно усмехнулась Радомысльская. — Он и сейчас... Да и Житомир тоже наш...

...Злату Света после кофе и круассанов потащила в студию, к микрофону, и принялась вытягивать из нее истории про Женеву, Лозанну и всё прочее — пока просто на ленту, в запас, без эфира. Ильич слонялся по студии, всем мешая, и по десятому разу повторял, что послезавтра, третьего апреля, ему в одиннадцать вечера следует быть на Финляндском.

— На метро доедешь... — наконец буркнул переутомленный событиями Хромов и добавил вполголоса: — Нету масти — не разевай пасти.

— А можно без мата? — скривила в гримасе лицо Светочка. — И типа без этой кондовой лексики с зоны по ходу. В тюрьму захотелось? Накличете!

...Дома вокруг были сплошь частные, с заборами, клумбами и собаками во дворе. Где-то уже лаяли...

Муру на крыльце за невысоким заборчиком я узнал сразу. На моей милочке был легкий утренний халатик не длиннее середины бедра — пастельного персикового тона, полупрозрачный. Затем из буколически стилизованной двери домика выперлась задом вперед затянутая в черную кожу дородная мужиковатая девка с какой-то тяжелой коробкой в руках. Отставив коробку, итальянка распрямилась, решительно обхватила Муру за шею... и впилась ртом в ее губы.

Я боялся моргнуть.

Наконец они расклеились, итальянка двинулась к стоящему у гаража чёрно-лакированному джипу — и тут Мура увидела меня.

Мура слегка близорука, поэтому, полагаю, она не увидела меня в точности, а скорее почувствовала. И тут же скрылась за дверью. Итальянка тем временем задрала кверху гаражные ворота, нагнулась и, выставив для обзора крепкий обтянутый зад, принялась рыться среди стоящих в гараже на полу картонок, канистр и баночек.

Мура отсутствовала секунду. Теперь она стояла на своем буколическом крыльце, уперев руки в боки и водрузив на нос сверкающие в утреннем солнышке очки.

Это продолжалось три секунды — вдох... выдох. Сомнений не было. Мура узнала, кто к ней приехал...

«...Никогда не забуду. Не надейся...», только и успело пронестись у меня голове — и тут Мура, коротко взглянув на всё еще торчащий из гаража обтянутый зад кобла, встряхнула в мою сторону рукою. Потом еще и еще раз. Так отмахиваются от мух. «Вали! Вали отсюда! Только тебя еще тут не хватало...» — внятно артикулировали ее губы.

Итальянская девка снова выпрямилась, помассировала тыльной стороной ладони поясницу, покрутила туда-сюда головой, затем дернула на себя дверцу джипа, взобралась внутрь и принялась устраиваться и умащиваться за рулем.

Как я доехал домой — не помню. Ничего не помню...

Мура мне чудилась теперь в каждой похожей по фигуре девчонке — в стайках ждущих позднего автобуса на остановках, в очереди на маршрутку, в мрачных подземных переходах — везде, где было потемнее. «Вернулась...» — вздрагивало сердце. Ноги немели, я замирал, вглядываясь, — и каждый раз конечно же ошибался. Происходило всё это скорее сослепу; я тоже, как и она, слегка близорук, а очков на улице не ношу — отсюда и наваждение. Ну, или по какой-то другой причине.